На суровом склоне

«Выявлять» — это было теперь самое ходкое слово в поезде барона. Зачинщиков выявили, они понесли кару. Но существовала еще широкая периферия революционной организации, множество «лиц причастных», оставление которых на свободе грозило рецидивами смуты.

Кроме того, не были обнаружены два выдающихся деятеля читинской революции: дворянин Виктор Курнатовский и рабочий Гонцов. Следы их затерялись.

Куц вел допросы методически, занимаясь ими главным образом ночью. Но к общему завтраку являлся вовремя, с аккуратно расчесанными баками и, как однажды заметил барон, «с этаким отрешенным взглядом». Куц улыбался застенчиво, отмалчивался. Барон не унимался:

— А правда, ротмистр, что вы применяете к революционерам пытки, а? Инквизитор вы этакий! Гишпанец! — барон погрозил Куцу пальцем.

Все засмеялись. Но Куц шутки не принял. Дуновение какой-то строгой мысли смело улыбку с его лица. Оно все пошло розовыми пятнами, губы сжались твердо и даже презрительно. С достоинством, вытянув худую шею из твердого воротника мундира, Куц ответил напыщенно:

— Служу государю моему всеми помыслами и действиями моими.

И при его ничтожном росте показалось, что он посмотрел на всех свысока. Даже на барона.

«Выявление» было делом кропотливым, революционеры уничтожили списки «участников», не было и каких-либо других изобличающих документов. Но существовали доброхоты. Доброхоты, которые наблюдали и записывали. Все предвидели, все учитывали, все запоминали и даже — в глубокой тайне — фиксировали на бумаге. Хотя каждый из них делал свою работу на благо государства сам по себе, ничего не зная о других, — данные в основном совпадали, что доказывало их точность.

Кроме того, объявились еще живые свидетели, не шибко грамотные, но с цепкой памятью. Таким был мастеровой Блинов. Блинова ротмистр Куц отличал и лелеял как веское доказательство «единения всего народа под скипетром белого царя». Потому что Куц не был педантом и чистым профессионалом, а мыслил политически широко. Вот пожалуйста, мастеровой человек, а осмыслил, в какую пропасть толкают Россию революционеры. Осмыслил. И если берет за осмысление какие-то суммы, то это в порядке вещей.

Ротмистру был симпатичен весь облик Блинова, его мальчишеская фигура, смышленые глаза, манера — без фамильярности, но и не угодническая. «Проворный», — думал Куц про Блинова. И опирался. Опирался на проворного, «осознавшего» мастерового Блинова, по прозвищу — Блинчик.

Одной из задач «разыскания виновников» было установление состава рабочей вооруженной дружины. Одно дело — выступление на митингах, призыв к неповиновению и прочие деяния, хоть и опасные, но не столь… Самым опасным был тот, кто имел в руках оружие, умел и хотел — жаждал! — его применить.

Стократ опаснее бомбистов массовые вооруженные выступления рабочих. Одиночек легко перехватать и перевешать. Массы — это безликое, стоголовое чудовище — гидра! Куц принадлежал к тем вдумчивым слугам престола, которые разгадали значительность крошечных кружков, где рабочие читали Маркса. Удивительным образом умные и скучные книги оборачивались теми дрожжами, на которых всходила опара возмутительства.

И сколь тщательно ни шел сейчас генеральный прочес Читы и округи, где-то — ротмистр носом чуял — еще гуляли пузыри брожения.

И тут люди, подобные мастеровому Блинову, были незаменимы. Люди, привязанные к колеснице режима кровью. Кровью, которая пролилась в ту морозную ночь, когда Блинов прибежал на станцию и сообщил, что поезд мятежников стоит у семафора.

Теперь стрельба кончилась, эффектные страницы розыска дописаны. Наступила пора черной работы. Но Куц был мастером ее. Он охотно предоставлял стрельбу другим, сам же больше всего уважал в себе способность к черновой, невидной, невыигрышной работе.

Теперь, медленно, тщательно, по одной фамилии восстанавливал он список рабочей дружины. Он понимал, что пролетарий, ощутивший в руке тяжесть оружия, никогда не забудет этого. Поэтому надлежало выявить всех. Всех, кто принял решение вооруженным путем ниспровергать…

Блинов вспоминал. И однажды вспомнил молчаливого бородатого человека — Геннадия Салаева.

Ничего не стоило установить, что Салаев происходит из поселка Черноозерье.

До зари на все голоса ярилась пурга. То заходилась шакальим лаем, то далеким похоронным отпеванием терялась в тайге.

К утру все стихло. Пал на землю сильный мороз. В белесое небо выкатилось ядреное желтое солнце. На плоской кровле стайки[4] мальчишки играли в снежки, стараясь сбить друг друга вниз, в сугроб, полосатый от светотени. Вдруг что-то переменилось: как воробьи на брошенный корм, дети сбились в кучу, головы повернуты в одну сторону. Подпрыгивая, чтобы лучше разглядеть что-то там, в ясной, морозной дали, они забыли об игре.

Геннадий Иванович вышел на крыльцо.

— Дяденька, казаки скачут… За увалом не видать, сейчас выедут!..

Салаев вскочил в избу, крикнул Курнатовскому, чтоб собирался мигом. Сам стал выводить коней — минуты падали тяжелые, словно камни…