На суровом склоне

Мужчина резко натянул вожжи, лошадь остановилась, и возница, не рассчитав, повалился на дно телеги. Ругаясь, он поднялся и обратил к путнику гневное лицо. Мгновенно оно преобразилось:

— Матка боска! Костюшко! Проше сядать!

Антон прыгнул в телегу.

— Скеда ты идешь?

— Долго рассказывать. Да на таком скаку и дух не переведешь!

Телега мчалась по накатанной еще с осени колее.

— Погоди, зараз приедем до экономии. Эконом свой человек, — пообещал Дымковский.

«Экономиями» назывались принадлежащие сахарному заводу угодья, засевавшиеся свеклой.

Вскоре среди полей, на пригорке, показались строения. Дымковский придержал лошадь у небольшого глинобитного дома. Хозяина не оказалось. «Поехал на завод, — объяснил мальчишка, принявший от Иосифа Адамовича лошадь, — заходите в дом, грейтесь, только что вьюшки закрыл».

В квартире царил беспорядок, безошибочно говоривший о том, что хозяин одинок. Однако под ловкими руками Дымковского, чувствовавшего себя здесь как дома, обстановка изменилась. На столе появилась лампа, зажженная ввиду сгустившихся сумерек, на окнах задернуты занавески. Иосиф Адамович внес в комнату пышущий жаром самовар.

«Экий он ладный, — с легкой завистью подумал Антон. — На фабрике работал наладчиком станков. Выгнали — стал к аппарату на сахарном заводе, хотя отродясь его не видел. Такой человек везде найдет себе место. И прикрытие. А я? Что знаю? Что могу?»

Наконец Дымковский уселся на стол против Антона и подвинул ему хлеб и масло.

— Ты знаешь, скеда я ехал? — спросил Дымковский.

— Со станции, надо полагать, — с набитым ртом ответил Антон.

— То верно. А на станцию ездил встречать Богатыренко.

— Он должен приехать? — живо спросил искренне обрадованный Антон.

— Должен был. Обязательно должен был приехать. А теперь уже неведомо. Последнее время стали к нему придираться, пристав днем и ночью забегал с проверками. Потому и беспокоюсь.

У Антона кусок стал в горле:

— Надо мне скорее в город.

— Почекай. Для тебя тоже есть новинка. Студенческая забастовка кончилась.

— Как?!

— Плохо кончилась. Начальство объявило, что, если студенты не прекратят страйковать, — закроют институт.

— Да ведь это же пустая угроза, — вскричал Костюшко, — в Москве на нее плюнули и растерли!

— Соболев капитулировал. И как погано! Условий своих не поставили, единого мнения не выработали. Вышли на лекции. Агабеков и еще двое с последнего курса протестовали. Полиция явилась к ним с обыском. И у тебя тоже были. Ну, Сурен почистил там, в общем, ничего не нашли. А из института исключили… тебя, Агабекова и еще одного, запамятовал фамилию.

— Да как же так Соболев? — и возмущенно и недоумевающе спрашивал Антон. У него перед глазами стоял Пустовойт, и тот горячий оратор — томич, и Маша… Выходило, что он их всех обманул.

Дымковскому стало жаль Антона. С необычной для него лаской он коснулся плеча Костюшко:

— В нашем лагере, Антоша, не все ведь люди одинаковы. Есть такие, что на крутом подъеме пардону запросят.

Он закашлялся.

— Как же бороться, когда можешь получить удар в спину? — гневно вскричал Антон.

Дымковский усмехнулся:

— Что ж ты думал, это наподобие войны с турками? Вот наши, вот турки. Пали знай, и все. Не, тут по-другому. Вокруг себя тоже посматривай.

Антон был удручен и обеспокоен отсутствием Богатыренко.

На рассвете, оставив у Дымковского литературу, он уехал.

В комнате Антона, накрывшись шинелью, спал Агабеков. Вокруг царил полный хаос: книги, тетради — все было скинуто с полок, выброшено из ящиков, видно было, что полиция потрудилась тут, а у Сурена не хватило энергии привести все в порядок. И это произвело на Антона тягостное впечатление. Даже в позе спящего товарища почудилось Антону что-то жалкое, беспомощное.

Разговор с Агабековым, потухшие его глаза, апатичные сетования на «примиренчество» Соболева вконец расстроили Антона.

Он отправился к Богатыренко. Чем ближе подходил он к знакомому домику, тем спокойнее становилось у него на душе. Почему-то тревога его улеглась. Мало ли что могло задержать Андрея Харитоновича в городе? Вот сейчас увидит на галерейке мощную фигуру друга, услышит глуховатый голос, зовущий собак.

Солнце припекало по-весеннему. По обочинам земля уже подсохла. Вот и зеленый забор, посеревший от весенних дождей, смывших объявление о продаже щенков. Осталось только первое слово «Здесь…».

Знакомый лай совсем успокоил Антона. К его удивлению, калитка оказалась незапертой. Он пошел по выложенной кирпичом дорожке. И вдруг остановился в недоумении. На галерейке стояла высокая полная женщина в шелковой нижней юбке и в пенсне и чистила щеткой черное суконное платье.

Заметив Антона, женщина скрылась в доме и тотчас появилась снова. Черное платье было уже на ней, а пенсне торчало из кармашка на груди.

Костюшко кое-как справился со своим удивлением и спросил, дома ли ветеринарный фельдшер.

Женщина без стеснения осмотрела его, щуря карие глаза с чуть приподнятыми к вискам уголками.

— Андрея Харитоновича нет. Я его жена. У вас к нему дело? Пройдемте, — предложила женщина, усмехнувшись растерянности собеседника и не дожидаясь ответа.