На суровом склоне

— Удовлетворите наши требования.

— Господин Олеско, я не волен отменять приказания графа Кутайсова. Но одно сделать я могу: гарантировать безнаказанность всем, кто откажется от протеста. Передайте это вашим товарищам сейчас же.

— Зачем же? — возразил Олеско. — Мы предвидели подобное предложение с вашей стороны. До удовлетворения наших требований ни один человек не уйдет из дома Романова.

— Я немедленно снесусь с Иркутском, — сказал Чаплин, помолчав.

На этом разговор окончился.

Три дня прошли спокойно. Топили печи, готовили пищу, ставили самовары. У окон и дверей в четыре смены дежурили часовые: мужчины и женщины, — в «Романовке» было объявлено «женское равноправие»!

На четвертый день дом был оцеплен солдатами, осажденные поняли, что сообщение Чаплина возымело действие и вызов ссыльных принят высшим начальством. Большинство «романовцев», однако, считало, что солдаты не откроют огня. Полагали, что солдаты и казаки попытаются силой проникнуть в дом, не открывая стрельбы. Поэтому «Романовка» продолжала укрепляться.

Около полуночи часовой у баррикады заметил, что в доме напротив в не закрытом ставнями окошке зажегся огонь. Потом калитка открылась, и кто-то выпустил на улицу собаку, тотчас захлопнув за ней калитку. Это была обыкновенная якутская собака с длинной шерстью и короткой мордой, немедленно покрывшейся инеем.

Собака оглядела пустынную улицу, судорожно зевнула и, опустив хвост, затрусила через дорогу к дому Романова.

— Иголкин прибежал! — доложил часовой у ворот, вызвав дежурного ударом доски в стену.

— Иголкин прибежал! — доложил дежурный Курнатовскому.

Из-за ошейника Иголкина вытащили привязанный к нему пакет. Симочка сообщала, что власти готовят решающий штурм «Романовки».

Пес, носящий странное имя Иголкин, вероятно благодаря своей колючей шерсти, принадлежал Батиной, жившей в доме Романова и перешедшей оттуда на время обороны в домик напротив. По команде «Домой!» Иголкин бежал к дому Романова.

Было решено с Иголкиным же передать Батиной текст воззвания, которое она должна будет размножить и через товарищей, оставленных на воле, распространить среди населения.

Воззвание составили тут же.

«К русскому обществу.

Наши товарищи доказали, что не боятся солдатских пуль, не страшатся смерти, не боятся крови. Когда обыкновенные люди, действовавшие до того лишь путем мирной пропаганды, возвышаются до такой смертельной борьбы, то это значит, что время общего кровавого боя с самодержавием уже недалеко, что час развязки с существующим строем уже бьет, что пора уличных баррикад и всенародного восстания уже близка…»

Воззвание завернули в клеенку, привязали к ошейнику Иголкина и выпустили собаку на улицу. Десятки глаз следили в щели окон, как Иголкин, сонный и разомлевший от тепла и обильной еды, поплелся ко двору Батиной, калитка которого была предусмотрительно открыта.

Ночь снова прошла спокойно. Перед рассветом Костюшко прошел со своей половины на половину Курнатовского.

Все, кроме дежурных, спали. Виктор Константинович, сидя на разостланном на полу пледе, что-то писал при свете свечи. Костюшко уселся рядом.

— Не помешаю?

— Нет, вот привожу в порядок свои записи, — сказал Курнатовский. — Я одно время работал в земстве… Интересовался статистикой… официальные цифры! Проверенные десятками верноподданнейших чиновников от первой до последней, они все же выдают тайны существующего строя. Можно подтасовать цифры, но сопоставление их выведет фальсификаторов на чистую воду. Простая вещь: от чего, по каким причинам умирают люди, скажем, в Нерчинском горном округе?