На суровом склоне

Глеб удивился: не спрашивали на сибирских дорогах, кто, куда, зачем идет. Иной и сам скажет, да видно, что врет. Однако ответил.

Незнакомец усмехнулся, словно эти места были знакомы ему.

— А по какой надобности?

Глеб и тут не стал скрывать.

В тусклом свете лучины прохожий внимательно поглядел на него и как бы раздумывал. Глаза у лысого были карие, умные. Потом сказал:

— Бывал я там.

Шахты разбросаны на десятки верст, но лысый, видать, знал, что делается повсюду. Слыхал он и о завале. И сказал о несчастье не так, как следовало бы пожилому человеку: все, мол, от бога, или что-нибудь вроде этого, а отрезал без всякой жалости к Глебу, к брату:

— Ни за понюшку табаку люди пропали. И брат твой тоже.

И объяснил: подрядчики поставили гнилые крепи, а дирекция приисковая приняла их за взятку. Вот и сыплется все к чертовой матери. А люди…

Лысый прислушался: дождь все шел. Казалось, множество людей шумит и ропщет там, за стенами балагана.

— Русских людей заживо землей засыпают, — продолжал незнакомец, понизив голос. — Заведующий прииском — бельгиец; пес цепной и тот добрее! Хозяйка — читинская купчиха, мешок с золотом, кровопийца. Американцы приехали, так оба забегали…

— А зачем? — спросил Глеб, пораженный до крайности. В такую глухомань — и вдруг из Америки! Для него это было все равно что с луны.

Лысый объяснил:

— Американцы хотят отправлять руду в Америку, там перерабатывать.

— Господи! Нашу руду? На край света? — воскликнул Глеб. — Да что ж это такое? — Глазам его представились нищие деревни вокруг заброшенного в глуши прииска. Убогая изба, где умирал его брат… Ведь люди хлеба даже не имеют, а рядом лежат такие богатства, что за ними промышленники с края света сюда приехали…

— А где он, край света? — засмеялся прохожий. — Земля-то, слышал, должно, круглая.

— Как же возить-то ее, руду?

— По рекам, толкуют. По Аргуни, Амуру…

И опять перед глазами Глеба предстали широкие сибирские реки как один длинный-длинный речной путь, а течет по нему не вода, а золото, серебро и свинец. Уходят богатства к далеким чужим берегам, а здесь по-прежнему стоят нищие избы и изувеченный брат его умирает на печи.

Ничего больше не сказал солдату тот прохожий, но запомнился Глебу короткий ночной разговор.

Перед рассветом Глеб проснулся от внезапно наступившей тишины. Дождь не шел больше. Лысый собирался уходить. Глеб попрощался с ним, сказал:

— Спасибо вам за беседу.

Тот усмехнулся:

— Невеселая была беседа. Желаю тебе, солдат, службу отслужить, чести-совести не потерять! — И незнакомец зашлепал по лужам.

Брата Глеб не застал в живых. Младшего брата Ивана Глеб помнил тощим, долговязым подростком. Теперь он выглядел старше Глеба — огромный мужик с нечесаной бородой. Жена его, Марфа, худая, неприбранная, смотрела на деверя исподлобья. Двое детишек ползали на полу.

Иван обрадовался, когда Глеб отказался от имущества. Видно, не раз обсуждали с женой: не придется ли делиться? Иван растрогался, поставил ведро браги. И Марфа подобрела. Долго сидели за черным непокрытым столом. Иван, тяжело шевеля заплетающимся языком, все пытался рассказать Глебу, как умирал брат. А потом трезвым голосом сказал:

— Братка наш сильно мучился перед смертью.

Жалость и любовь к Ивану, к его измученной жене и худым детишкам охватила Глеба. В солдатчине все думалось: где-то есть дом, родня. А пришел домой — нет, никому он тут не нужен!

Брат рассказал Глебу, как приисковые рабочие собирали деньги на похоронки, и Глебу захотелось поблагодарить добрых людей.

Он хорошо помнил одинокую шахту у подножия пологой горы. Владелец ее, жирный, кривоногий человек в старой борчатке и облезлом треухе, сам нанимал рабочих, отчаянно торгуясь за каждую копейку. По нескольку раз в день хозяин спускался под землю, ругательски ругая всех подряд. И рабочие, случалось, посылали ему вслед замысловатую ругань. Был он весь на виду, со своей жадностью, со всеми своими подлостями и обманом. И ненавидели его лютой ненавистью.

Теперь десятки шахт прибрала к рукам известная в Сибири золотопромышленница вдова Тарутина. Мелких владельцев разорила, согнала с места. Вдову на приисках в глаза не видывали, на шахтах она не появлялась. Доверенный ее, Собачеев, приезжал два раза в год: посмотрит книги в конторе, поговорит с управляющим и спешит восвояси. Управляющий-бельгиец аккуратно два раза в неделю обходил наземные работы. Иногда ласково спрашивал шахтеров всегда одно и то же, «Голубшик, как себе поживаешь?» Под землей распоряжались надсмотрщики, заработок выдавали табельщики: душили штрафами. Только их и видели рабочие. Получалось, вроде они одни виноваты во всех шахтерских бедах.

А работать становилось все труднее, урочные задания росли, рабочие руки стали дешевле стертого медяка. И непонятно было, кто же так страшно угнетает народ, обсчитывает, обдуривает, заставляет на последние гроши забирать в казенной приисковой лавке тухлое мясо и заплесневевшую муку… Где виновник всему?