На суровом склоне

Вагоны катятся на запад, а навстречу им летят вести: вся Россия поднялась, по всей России идут стачки. И на Забайкалке бастуют!

На глухом разъезде молодой рабочий с масленкой в руках, проверявший буксы, рассказывал:

— В Чите большую силу взял стачечный комитет. В том комитете — рабочие мастерских и еще бежавший из тюрьмы политик.

— Товарищи! Скоро нас поведут против забастовщиков. Мы должны решить сейчас, что будем делать: слушать начальство или присоединяться к нашим братьям. А только я так думаю: не годимся мы в палачи! Не тех кровей мы, братцы! Сами из трудового народу, неужто мы против своих братьев штыки повернем?

— Вот как ты говоришь, Глеб Сорокин? Значит, ты сам решил, что тебе делать? А мы как же? Да у нас тоже не подымется рука на рабочего человека! — Пожилой солдат Чуваев высказывается степенно, без крика, как человек, давно обдумавший свой путь.

— Братцы! Хуже смерти наша жизнь! Уж лучше в землю лечь, как товарищи наши полегли, чем терпеть эти муки! — Кулебакин произносит эти слова с неожиданной силой.

После Карымской прекратились разговоры и песни в вагонах. Солдаты, отодвинув дверь теплушки, молча смотрели вперед, туда, где в морозном мареве, туманные, переливчатые, вытянувшиеся в одну линию, мерцали огни — Чита.

Заведующий движением войск приказал: пройти Читу — Дальний Вокзал полным ходом, состав загнать в тупик вдалеке от станции и там разгрузить. Полк расквартировать на территории кирпичного завода в полосе отчуждения.

На станции Чита на линию вышла толпа с красным флагом. Машинист затормозил.

Едва затих грохот колес, по вагонам дали команду: «В ружье!» Но команда не выполнялась.

На платформе летели в воздух шапки, люди кричали: «Братцы, солдаты! Мы ждали вас!», «Идите к нам!» Солдат оттеснили от вагонов и увлекли в помещение сборного цеха мастерских. Тут же начался митинг.

Высокий худощавый человек в расстегнутом полушубке, стоя на верстаке, кричал осипшим голосом:

— Товарищи солдаты! Сейчас решается, с кем вы идете: с нами, революционными рабочими, или с нашими поработителями! Где ваше место, братья солдаты? Будете ли вы стрелять в нас за то, что в тяжелой борьбе мы добываем свободу для народа?

«Кто это говорит?» — хотел спросить Глеб стоявшего рядом с ним рабочего в замасленном тулупе и шапке, надвинутой на самые брови, но в это время услышал, как позади уже задают этот вопрос и кто-то с готовностью отвечает:

— Гонцов, из мастерских.

Приняли резолюцию:

«Мы, солдаты, собравшиеся на митинг в здании мастерских, заявляем, что будем бороться вместе с рабочими… Долой самодержавие, да здравствует демократическая республика! Мы требуем немедленной отсылки на родину всех запасных!»

Народ все прибывал, заполнял солдатский двор, выплескивался на площадь. Митинг продолжался здесь, на большом плацу, овеваемом ветром.

Здесь уже не только рабочие и солдаты — горожане, женщины, дети.

Невысокий сероглазый солдат на трибуне из ящиков читает резолюцию. Ветер разносит слова:

— «Мы, солдаты… собравшиеся на митинг вместе с рабочими, будем бороться совместно под знаменем Российской социал-демократической партии… Добиваться установления демократической республики…»

Мальчишки, как галки, торчат на заборах. Они первые увидели: по дороге из города скачет казачья сотня…

— Казаки!

Толпа дрогнула, сдвинулась, стала одним большим напрягшимся телом.

Казаки окружили толпу с трех сторон, осадили коней, замерли в ожидании. С четвертой — на рысях подходил полуэскадрон. Впереди на низком, сильном, забайкальской породы жеребце — легкий, сухощавый старичок.

Поднявшись в стременах и подняв руку в серой шерстяной перчатке, он неожиданно зычным голосом крикнул в толпу:

— Братцы солдатушки! Я к вам обращаюсь. Послушайте мое отцовское слово. Гоните от себя бунтовщиков!

Его призыв был встречен свистом, криками.

— Долой!.. До-лой! — шумела толпа.

Пожилой рабочий в черном пальто, с редкими седыми кудрями, выбирающимися из-под картуза, подошел вплотную к старику, схватил за узду его коня. Он сказал негромко, а на всю площадь слышно — такая стояла тишина:

— Старый человек! Не становись жизни поперек дороги, уходи отсюда, пока цел!

В ту же минуту старичок на коне ловким, обезьяньим движением схватился за кобуру.

Старичок выстрелил в упор. Рабочий пошатнулся, но не упал. Множество рук подхватили его. Широкоплечий человек в учительской фуражке сбросил с плеч черную пелерину, и на ней, как на траурном знамени, понесли раненого.

— Мерзавцы! Подлецы! Убийцы!.. — неслось из толпы.

Толпа грозно двинулась на конников. Но те уже уносились, подымая пыль на дороге, и через минуту сами казались маленьким облачком дорожной пыли.

Теперь все взгляды обратились на казаков. Сотня отошла, развернулась…

Послышался хриплый голос подъесаула:

— Рысью! В нагайки!

Казаки не тронулись с места.