На суше и на море - 1964

Вскоре крупнобитых льдов стало совсем много. У них массивная подводная часть, и они нещадно лупили нас то по правой, то по левой скуле. Суда маневрировали, стараясь по черным разводьям обойти самые крупные льдины. В конце концов разбросанные в беспорядке суда каравана встали среди льдов. Затерло. Подходит на помощь спасатель «Капитан Афанасьев»: штаб проводки срочно послал его нам на выручку. Вместе с «Бравым» они выводят нас на чистую воду. Сколько уж раз стукало нас этими льдинами. Беспокоимся, не погнуло ли насадку. Корпус у нас довольно прочный; вот танкерам тюменским хуже: у них обшивка, как на рефрижераторе, — всего четыре с половиной миллиметра.

В полночь я заступаю на вахту. Называется она очень выразительно — «собачья вахта», с двенадцати до четырех утра. Стоять ее трудно, а утром тоже не дадут выспаться. Предыдущая, которую называют «прощай, молодость!», и то лучше. Стоим мы вахту с Женькой и капитаном.

Около двух часов прошли остров Белуху. Наш молчаливый капитан вдруг разговорился и рассказал, что тут, у Белухи, был потоплен «Сибиряков», мирный ледокол, герой Арктики, совершивший еще тридцать лет назад сквозное плавание всего за шестьдесят пять дней. В Великую Отечественную войну немецкий карманный линкор «Адмирал Шеер» прорвался в Арктику, обогнув с севера Новую Землю, и в Карском море встретился с «Сибиряковым». И тогда сибиряковцы решили задержать линкор, чтобы предупредить наш караван, стоящий у пролива Вилькицкого. Бой был, конечно, неравным, и в конце концов на пылающем ледоколе пришлось открыть кингстоны. Вот где-то здесь, у Белухи, его могила.

А вскоре мы снова вошли во льды. Снова стали петлять по черным разводьям, уклоняясь от льдин, у которых угрожающе зеленела мощная подводная часть. И все же мы задевали льдины боками и даже налезали на них и таскали под форштевнем. Капитан часто бегал на корму посмотреть, не забилась ли в насадку льдина: мог «полететь» винт. Льдины вылезали из-под корпуса судна в ссадинах, в черных и красных пятнах. Капитан отобрал у меня руль и сам стал маневрировать между льдами.

Мы замедляем ход до самого малого, даем задний ход. Скрежет железа, трущегося о льды, удары в скулу… Как там держится корпус?

Льдины стали сиреневыми, на черных разводьях появились багровые отсветы. В облаках встает багровое солнце. По правому борту медленно проплывает остров Ударник. И вдруг впереди между льдинами показалась черная голова. Это нерпа. Очень странно видеть живое существо, спокойно, и словно бы распарившись, плавающее в ледяной воде. Издали кажется, что это девушка с черными распущенными волосами. Нерпа не обратила никакого внимания на неповоротливые скрежещущие железные чудища — белые, черные, красные.

С полудня против острова «Правды» льды снова начали бить по корпусу. Потом с час идем по чистой воде, и опять крупнобитые льды. Снова трут, зажимают, берут в тиски. За полсуток мы прошли миль пятьдесят. И это еще хорошо.

Вот так, говорят, наши перегонные суда и бродят во льдах иногда по полмесяца. А перед этим столько же стоят в порту, ждут «обстановки». Пресная вода подходит к концу, все на свете успевает осточертеть. И бриться неохота, а то и некогда. А льды терзают суда. А потом ледяная вода, цементные ящики, стынущие на морозе помпы.

Все это вспоминаю, стоя с капитаном на вахте. Он опять сам на руле — никому сейчас не доверяет. А мы с Женькой мерзнем в телогрейках: красноярские строители забыли отопление провести в рубку.

Не задул бы только северный ветер, а то начнется сжатие льдов. Что там наши речные коробочки: эти льды морские транспорты давят и даже ледоколы. Потому и следят все время за ветром. Потому и щебечут круглые сутки морзянкой метеостанции, колдует над картами штаб ледовой проводки, кружат над льдами самолеты. И все это для того, чтобы мы могли дерзко идти среди льдов на речных самоходках.

Под вечер снова заступаю на вахту. С наступлением сумерек льды стали синеть. Потом кровавое солнце сплющилось, как ртутный шарик, и — бульк! — нырнуло в море. Начинается чистая вода, и наш неразговорчивый мастер уступил мне руль. Потом заступил на вахту Иван Илларионович, веселый и добрый южанин. С ним одно удовольствие — что-нибудь да расскажет. Книгочей он страстный и знает разные разности. И про полярные воды, и про звериные нравы, и про эпоху Возрождения. И весь он, Илларионыч, какой-то ухоженный и устроенный. И хотя мы сейчас все ежимся от холода в Ледовитом океане, чувствуется, что там, на юге, у Илларионыча есть солнечный садик, домик, и заботливая жена, и умные книги, и, может, запас сухого вина. А Женька, стоящий рядом со мной, как птица: где сядет, там ему и дом. Оба они хорошие люди, хотя неприкаянный Женька мне чем-то ближе.