На суше и на море. 1967-68. Выпуск 08

За четыре дня мы не сумели добраться до Докэдских озер. На четвертый день, только отъехали от места ночевки, впереди зло залаяли собаки, и Иннокентий, соскользнув с оленя, молча исчез в тайге. Вскоре послышался выстрел, потом другой. Через полчаса Хукочар возвратился, широко улыбаясь.

— Дневка делай будем. Хорошая бык стреляй.

Он взял повод своего учага в левую руку, правой удобно прихватил пальму и начал спускаться в глубокий распадок, энергично расчищая дорогу. Прорубившись сквозь чащу, мы вышли на поляну. У края ее, неловко подвернув под себя ноги, лежал крупный сохатый.

Весь день мы возились, разрезая мясо на длинные узкие полосы, отделяя его от костей. Развешивали полосы мяса на солнцепеке. Подвяленное на ветру и солнце мясо мелко крошили и раскладывали на решетки, под которыми горел слабый огонь. Мясо сохло, напитывалось дымком, превращаясь в ароматные копченые «сухари».

Мы работали споро, отрываясь, чтобы поесть: Наталья сварила самые вкусные кусочки.

Собаки бродили вокруг, лениво помахивая хвостами, пьяно пошатываясь от сытости.

Вечером я расщедрился и вытащил из своей потки чекушку спирта. Хукочар быстро опьянел и сидел у догорающего костра, чуть покачиваясь и полузакрыв глаза. Потом достал откуда-то из-под себя старый потемневший бубен и, слегка побрякивая им, затянул протяжную песню. Постепенно ритм, отбиваемый бубном, убыстрялся и песня звучала резче.

Иннокентий уже кружился волчком, взмахивая рукавами своей широкой одежды. В отсветах почти погасшего костра он казался страшной сказочной птицей, прилетевшей на огонь неизвестно откуда.

— Чего это он? — испуганно прижался ко мне Петр.

— Шаманит, — кратко ответил я, стараясь не пропустить ни одной подробности в этом пришедшем из глубины веков обряде.

А он все кружился, выкрикивая непонятные слова. Наконец ритм пошел на убыль. На губах Иннокентия выступила пена. Он в забытьи упал на мох…

Мы тихо встали и ушли в палатку.

Лишь на шестой день после обеда, ближе к вечеру, мы вышли на открытый берег озера Докэда. Дул ровный северный ветер.

Низкие волны набегали на берег, тихо шуршали камыши. Далеко на горизонте едва угадывался противоположный берег. Огромное пространство, залитое водой, создавало какое-то тревожное настроение, вызывало чувство неуверенности перед могучими силами природы, так разнообразно устроившими мир…

— Бойе, куда аргишить^[9] будем? — прервал мои мысли Иннокентий.

Я оторвал взгляд от воды и раскрыл полевую сумку: там у меня были приготовлены аэрофотоснимки на первый ход. Выбрав нужный снимок, я отыскал на нем место, где мы вышли к озеру: характерный изгиб береговой линии, устье распадка и несколько отдельно стоящих деревьев — эти ориентиры четко выделялись на снимке. Именно отсюда надо было начинать работу.

— Ночуем здесь, Иннокентий, — сказал я оленеводу.

— У-у, худой место, корма мало совсем. Надо другой место ходи.

— А мне надо ночевать здесь. Отсюда мы начинаем работу. Завтра, когда солнце будет здесь, — я показал Хукочару место, где должно быть солнце в девять часов утра, — мы пойдем дальше. К этому времени надо завьючить оленей.

— Хорошо, бойе. А куда ходи будем?

— Завтра я сам пойду впереди каравана, куда мне надо.

— Твоя здесь раньше ходи? — удивился он.

— У меня здесь все нарисовано. Самолет летал здесь прошлый год?

— Однако летай.

— С самолета сфотографировали всю тайгу. Вот видишь озеро, где мы сейчас находимся. Вот это черное пятно. — я сунул ему аэроснимок.

Он долго смотрел его, крутил в руках.

— Озеро большой, бумага маленький. Обманывав плохо, — недоверчиво сказал он, возвращая снимок, и вошел развьючивать оленей, что-то ворча себе под нос. А я принялся за работу. Надо было определить отметку уреза озера, густоту леса, измерить высоту и толщину деревьев и примерно оценить преобладающую породу, выяснить характер грунтов.

Начинались трудовые будни.

Глава 4

Хукочар был мастер своего дела. Он быстро и ловко ловил осеней. Собирая оленей в «связку», он заботливо поправлял седла на сбитых оленьих спинах.

Однако на этом его деятельность заканчивалась. Поймав оленей, оп усаживался у костра, покуривая трубку и изредка подавая Наталье отрывистые команды.

Всю работу по завьючиванию оленей выполняла Наталья. Она поднимала тяжело нагруженные потки, ставила чум и вообще делала все — и утром и вечером. Мы старались как могли помогать ей. Смотреть, как она надрывается, было невыносимо. Наталью радовала наша помощь, и, стараясь чем-нибудь отплатить, она частенько приносила нам мисочку оленьего молока, густого и сытного, как сливки. У молока был единственный недостаток — в нем было полно оленьей шерсти. Но мы уже давно примирились с ее присутствием во всех наших кушаньях и рассматривали шерсть как своего рода пряность.

Однажды я не выдержал и возмущенно спросил Иннокентия:

— Почему у вас так заведено — она все время работает, а ты сидишь и трубку покуриваешь?

Он непроницаемо посмотрел на меня.

— Хм, что работай. Она только работай, а мне и думай надо, — и он глубокомысленно поднял палец.

О чем ему надо думать, я, однако, не смог допытаться.