На суше и на море - 1969

Следующий день таким и был с утра: тихим, солнечным, морозным. Быстро завтракаем, собираем лагерь, трогаемся. Уже закончено обследование Безымянных гор. Остаются лишь Медвежьи. Вот они, два стройных конуса, особняком стоящие среди тундры Академии. По рассказам охотников, медведицы в тех горах ложатся особенно густо. Значит, впереди самая интересная часть маршрута. И вот она началась. Жгучий порыв встречного ветра, порыв, еще порыв, еще. С вершин заструг покатились потоки поземки. Они сливаются, покрывают все видимое пространство тундры Академии сверкающей пеленой, непрерывно меняя окраску, поднимаются ввысь. Зрелище очень красиво, но лучше любоваться им из окна, сидя в теплом доме. А сейчас снег немилосердно сечет кожу, душит, слепит, сбивает с ног. Собаки стали.

Небо затягивается мутной дымкой, сгущаются сумерки, хотя сейчас и середина дня. Где-то в снежных вихрях исчезает вторая упряжка. Нанаун наклоняется над лежащими собаками, и ветер затевает с ним злую шутку. Он подбирается под полы кухлянки, надувает их, как паруса, и с силой подхватывает старика, будто пытаясь вознести живым на небо. Я ловлю его за полы, когда он «пролетает» мимо нарты.

— Что делать будем? — спрашиваю Нанауна.

— Тихое место искать надо, — говорит он. Но где найти затишье? Назад ехать обидно. Лучше уж пробиваться вперед, против ветра, к Медвежьим горам. Вероятнее, что туда же движется и вторая упряжка (на тех санях палатка, примус, а значит, вообще все жизненные блага).

Бесконечен, мучителен путь против ветра, хотя предстоит пройти всего два-три километра. Вслед за идущим человеком движутся собаки. Шаг за шагом, шаг за шагом, с остановками, отдыхом, перекурами. И все-таки победа за нами. Ветер стихает, мы попадаем в «ветровую тень» тех самых гор, к которым в конечном счете стремились все эти дни. Здесь без конца сыплет сухой снег, но это лучше, чем бушующий позади ураган. Забиваемся в глубь первого встречного распадка и в полном изнеможении опускаемся на сани. Ложатся и тут же свертываются калачиками собаки. Достаем закоченевшими руками спальные мешки, залезаем в них прямо в торбасах и кухлянках и так, сидя, тесно прижавшись спиной к спине, в полудремоте, проводим остаток дня и ночь. Снег продолжает идти. На плечах, голове, коленях растут и тяжелеют сугробы. Время от времени нужно вставать и стряхивать их. Несколько раз приходится выбираться из мешков и идти поднимать собак, иначе они задохнутся под снежным покрывалом. К утру теплеет, снег, попадая на лицо, тает, превращаясь в снежную кашицу. Ветер переходит в порывы и постепенно стихает. Мглу рассеивает восходящее солнце.

— Живой? — окликаю притихшего соседа.

— Живой! — отвечает Нанаун, стряхивая с себя сугроб.

Пурга кончилась. С гребней заструг струятся лишь мелкие ручейки снежной пыли. Открывается равнина тундры Академии, видно застывшее море, гряды сверкающих на солнце торосов. Никаких следов второй упряжки. Я уже собираюсь выстрелить в воздух, дать знать о себе пропавшим товарищам, как замечаю, что в нескольких шагах от меня шевелится снежный ком. Он медленно разворачивается и постепенно принимает обличье медвежьей головы: два темных глаза, черный нос, короткие округлые уши. Наши взгляды встречаются. Медведица замирает от неожиданности, «фукает», вытягивая губы дудочкой, и скрывается в убежище. Только после этого я обращаю внимание на сами склоны и вижу на них берлогу, вторую, третью.

На обследование Медвежьих гор уходит часа два-три. Этих-то часов хорошей погоды нам вчера и не хватило. Но теперь уже дело сделано. Поворачиваем к дому, осматриваемся по сторонам, разыскивая следы нарты Ульвелькота. Мы встретили ее за первыми отрогами Безымянных гор. Оказывается, в пургу Ваня тоже начал искать затишья, но счел за благо повернуть назад, в уже знакомые им с Феликсом места. Ночлег их был куда приятнее нашего: в палатке, после горячего чая. Теперь они ехали разыскивать нас.

До Ваниного дома добираемся опять ночью. За ужином подводим предварительный итог: обследована вся западная часть острова, найдены и картированы шестьдесят с лишним берлог, слегка обморожены щеки и носы у Нанауна и у меня.

Пять полных суток бушевала пурга. Ураган достигал редкой, даже для этих мест, силы: он нес не только снежинки, но и подхваченные у магазина бочки и пустые ящики, сорванные с домов доски и листы железа. В середине дня не было видно, что делается за пределами вытянутой руки, переход в соседний дом требовал огромного труда. Зато с окончанием пурги резко потеплело, явно повеяло весной.