На суше и на море - 1977

…Побыл Нилов у Ригардта. Осмотрели площадки под склады на пожнях. Две Нилов одобрил — на возвышениях, с легким наклоном к реке. Третью забраковал. Походили еще, нашли место получше. Но глазомер хорошо, а нивелиром Ригардту проверить еще придется. А на стане рабочие — реечники и мерщики — уже сварили кулеш и чай вскипятили на костре… Пока ужинали, чаевничали, поднялась полная, луна. По такой светлой ночи Нилов решил ехать домой, не ночуя. Расстояние-то пустое — пятнадцать километров. Ригардт уговаривал ночевать, но Нилова не собьешь! А ночь есть ночь, лунный свет обманчив. Торопить коня всаднику нельзя. На Кобылий приехал в полночь. Расседлал Метель, пустил в загон. Зашел в избу, лег на раскладушку и сразу заснул… И вдруг толчки в плечо, шепот:

— Василий Павлович, Василий Павлович! — Это будила хозяйка. — Неладно дело! Лютня чего-то скулит, а кто-то ее вроде уговаривает…

Нилов вскочил, схватил карманный фонарик, ружье и в одном белье побежал с крыльца. За ним проснувшийся Веня. Бросились к сараю. А позади строения скрип, шорох, приглушенный голос… Кто-то затопал, побежал… В задней стене оказался пропил.

— Это кужминские, — решил Веня, — некому больше! Я им объяснял, что у вас собак брать нельзя, потому вы охотник особый. А они самолюбы, жады! Глядите, кисет Тихменев потерял!

Нилов тоже узнал кисет, вышитый красными петухами. «Дмитриев! Вот чертов хитрец! — подумал он про быстроглазого деда. — Видел, как я поехал, считал, что меня дома нет».

Пролом заделали. Решили — на ночь собак в сени.

4

Стояла жестокая жара, безнадежная засуха. Спасая огород, Ксения Вениаминовна и ее дети без конца таскали воду с реки, поливали. Овес на приусадебной полоске созрел безо времени, но какой!

— Зерно чуть больше макового! — горевала хозяйка.

В газетах печатались материалы о борьбе с лесными пожарами. А воздух день ото дня синел все гуще, сильнее пахло гарью. Слезились глаза, становилось тяжело дышать. Где-то близко ярился огонь в лесу, где-то совсем близко… А разве не мог на Шаренге вспыхнуть? Нилов по должности проводил беседы с работниками экспедиции. Некоторые считали опасным только верховой пожар, а низовой, мол, ерунда, людям бояться нечего: сломил ольшинку или березку и захлестал — вот и все. А когда верховой, охватив деревья от корней до макушек, мчится по ветру, не убежать от него ни человеку, ни зверю!

Вот и втолковывал Нилов, как страшен низовой пожар, если захватил большую площадь, особенно в местах малонаселенных.

Говорил и о том, как легко возникает низовой пожар от костра, затушенного не до конца, от папиросы, спички. Еще толковал, как просто попасть в огненное окружение, как пожар душит дымом, дурманит угаром. Наконец, рассказывал о значении минерализованной полосы, на которой снято все вплоть до отбрасывания даже перегнойного слоя… Сколько раз об этом твердят, но как легко все забывается.

5

Двадцатого августа Нилов вернулся из поездки к таксаторам Землянкину и Воробьеву, работавшим в кварталах правобережья. Работа шла хорошо, но в воздухе синь стояла туманом, тяжко пахло гарью. Тревожно было!

На Кобыльем увидел таксатора Донцова, сидевшего на ступеньках крыльца с трубкой в зубах. Лицо этого седого человека казалось черным от загара. Сердце у Нилова екнуло, когда он увидел привязанного к березе коня под седлом: рабочий участок Донцова был в двадцати — тридцати километрах на восток, а дорог туда не было никаких. Приехал Донцов на лошади, значит, ушел из леса, значит, беда.

— Неужели пожар, Алексей Мартынович? — спросил Нилов, слезая с лошади. Донцов кивнул.

— Нас сперва гарью стало душить, ветер нагонял с запада, а потом и огонь пожаловал. Я думал на Шаренгу пробиться, вдоль фронта противника пометался, а он широко забрал да еще флангами поймать в окружение норовит. Я скорей к рабочим, собрал манатки в мешки да на восток. На Лупью крюку дали, зато ушли. К вечеру вышли на реку, брод разыскали — по пояс… Пока перебредали, гляжу, Троицкий с рабочими выкатился. Я им махнул, так они тем же бродом. Вместе на Лупье ночевали. Троицкий рассказал, что там, на севере, огонь пришел с запада, от реки Кужмы. Они бросились на юг, а и по Восье тоже огонь. Нашли местечко узкое, захлестали огонь, проскочили через речку, можно считать вроде фокуса. В Ильинское пришагали мы все на другое утро. А там дорожники — и Лунев, и оба Ковальчука.

— А Фокин, не слышали, вышел? — тревожно спросил Нилов.

— О нем-то главный разговор. Коли не пробрался вдоль Кужмы, значит, должен был через кварталы Троицкого — на юг да через Восью. Выходит, опоздал, не смог проскочить, как Троицкий.

— Ох, до чего плохо! — Нилову страшно стало за Фокина и его людей.

— Надо бы хуже, да некуда, — подтвердил Донцов. — Скверно, что у него ни одного старика нет, все молодые, леса ни черта не знают.

Вот она беда! Фокин и пятеро рабочих где-то по ту сторону пожара!