На суше и на море - 1980

Из глубины веков тянется цепочка путешествий на Дальний Восток, замечательных географических открытий наших землепроходцев, мореплавателей и ученых на Тихом океане. XVII век: отважные казачьи походы Москвитина, Дежнева, Атласова, Пояркова, Хабарова. XVIII век: воспетые Державиным плавания русских колумбов — Беринга, Чирикова, Шелихова, Сарычева. XIX век: путешествия Крузенштерна, Головнина, Невельского. XX век: плавания Седова, Макарова и, наконец, океанографические открытия советских ученых, работавших на борту «Витязя», который ныне передал эстафету научного поиска целой флотилии кораблей науки. Одни из русских путешественников прошлого вернулись позже в Петербург и продолжали службу уже в адмиральских чинах, другие, как Витус Беринг, навсегда остались на открытой ими земле. Прошли столетия. Казалось бы, сняты все белые пятна на карте, описаны берега, острова в океане и даже подводные хребты и впадины. Но не угас дух исканий, страсть к путешествиям, не перевелось отважное племя колумбов.

Радим Кальфус[10]

У ШВЕЙЦЕРА В ЛАМБАРЕНЕ

Главы из книги

Перевод с чешского Елены Жуковой

Фото из книги «Воспоминания о докторе

Швейцере и Ламбарене»

Художник К. Александров

Великий доктор

Как представитель Чехословацкого Красного Креста я ехал передать ламбаренскои больнице большой дар, приобретенный на средства отдельных организаций, взносов граждан и дотаций ЦК Красного Креста.

Это было драматическое путешествие. Уже в Париже я узнал, что в Габоне произошел переворот.

С парижского аэродрома Ле-Бурже в этот вечер вылетал самолет с французскими военными специалистами и журналистами. Друг Альберта Швейцера, посол Габона в Париже, зарезервировал для меня место. На следующий день самолет, не сделав промежуточных посадок, приземлился на аэродроме в Либревиле.

Мы вышли из самолета под звуки выстрелов, доносившихся из города, со стороны казарм. Аэродром заняли военные, и я не смог продолжить путешествия. Во время перестрелки оборудование в здании аэропорта было повреждено. Наиболее безопасным местом представлялось мне помещение канцелярии французской авиакомпании «Эр-Франс». Там никого не было, я расположился среди перевернутой мебели, разбросанных бумаг, обдумывая всю необычность моего положения.

Телефонная связь была нарушена. Я никуда не мог позвонить. Телефоны молчали весь день.

Время шло, приближался вечер. Я почувствовал голод. В город выходить пока еще было нельзя, и я стал искать, что бы поесть. К счастью, у служащих «Эр-Франс» в холодильнике было достаточно еды и напитков. Ночь прошла спокойно.

Только на следующий день, когда была восстановлена телефонная связь, я позвонил одному из своих друзей, и он приехал за мной на автомобиле.

— В Ламбарене? Исключено. Только в Порт-Жантиль по реке на пирогах. Если хотите, я достану их для вас, — сказал мой знакомый, узнав, что я везу туда медикаменты.

Всякий, кто видел здешние пироги, поймет, что плыть на них столь же нелегко, как начинающему кататься на водных лыжах. Это лодки, выдолбленные из ствола дерева. Они напоминают каноэ, но в них сидит до восьми гребцов, которые поют, помогая сохранять ритм своей напряженной работы. О приближении пироги задолго до того, как ее увидите, вы узнаете по этой монотонной песне. Я хорошо представлял себе ценность груза, который должен доставить, но выбора у меня не было. Пришлось согласиться.

Я нанял самую большую пирогу, погрузил в нее медикаменты, свои вещи, кинокамеру и фотоаппарат. Как здесь принято, я отдал старшему гребцу половину платы за проезд, остальное должен был заплатить, когда прибуду на место.

Не я один направлялся туда. В дельте Огове в лодку подсел симпатичный пожилой африканец Бартоломей. На ногах у него были высокие ботинки, а в руке он держал неизменный зонт — обязательный атрибут местного коммивояжера. Он не был уроженцем Габона, а приехал сюда с севера, знал здешние языки и прекрасно говорил по-французски. От него я узнал много интересного об образе жизни и обычаях местного населения.

Как только мы отплыли от берега, гребцы запели. Я заслушался, хотя не понимал ни слова. Каждый удар весла сопровождался ритмичным восклицанием. Мотив напоминал американские спиричуэле, оказавшие столь большое влияние на джазовую музыку. Было ясно, что в Черной Африке и правда каждый человек рождается музыкантом, певцом и танцором.

— Не будете ли вы добры перевести мне, о чем поется в этой песне? — попросил я своего спутника.

— О слоне, — ответил тот.

— Почему же о слоне? Мне не попалось на глаза ни одного слона, хотя здесь уже второй раз, — заметил я.

— Господин, это поется о вас. Слон — это вы, — сказал африканец и улыбнулся.

Я не мог взять в толк, какая связь между мной и толстокожим животным с хоботом, и потому с любопытством ждал, как это объяснит Бартоломей.