На суше и на море - 1984

Ашир разделил свою бригаду на три группы — каждая ушла в своем направлении. Начался долгий и нелегкий сезон охоты. Сейчас, по прошествии многих лет, Ашир-ага и не помнил, как доставались ему архары. Помнил лишь, что когда он возвратился в аул, то не порадовалась небольшой охотничьей добыче председатель Набат-дайза. Вызвала она Ашира к себе в контору, принялась стыдить:

— Эх, Ашир-Ашир, а еще снайпер-фронтовик! Если ты и дальше так «метко» будешь стрелять, то наши бойцы в госпиталях поумирают с голода.

Аширу ничего не оставалось, как похвастаться убитым барсом.

— Набат-дайза, — сказал он с достоинством. — Но разве беззащитные животные украшают стрелка-фронтовика? На войне я убивал зверей-фашистов, поэтому и здесь, в тылу, начал с хищников. Вы подождите немного — сейчас вернусь…

Ашир возвратился, бросил к ногам председателя белую в темно-коричневых пятнах шкуру. У женщины от удивления и радости даже глаза засияли, разрумянились щеки. Она потрогала Руками шкуру, потом села на нее.

— Ашир, подари мне барсову шкуру! — попросила женщина.

— Берите, Набат-дайза, какой может быть разговор! — Ашир приподнял лапу зверя и положил на плечо председателю.

— Я тоже в долгу не останусь, принесу подарок, которым я тебя отблагодарить хочу за шкуру.

Набат-дайза удалилась и вскоре вернулась с охотничьим нарезным ружьем английской марки. Подала его Аширу. Он даже растерялся:

— Это вы мне?

— Да, Ашир… Из этого ружья стрелял мой муж. Он погиб в сорок первом, ты знаешь. Ружье очень хорошее, муж всегда хвалил это ружье.

— Спасибо, Набат-дайза, — поблагодарил Ашир.

Дома тоже радость. Малыш-джейранчик, пока Ашир был в горах, совсем привык к жене и сыну Байлы. Прыгал, резвился, бодаясь, хотя и рожек у него еще не было. Байлы визжал и смеялся от счастья, все норовил погладить джейранчика. А малыш не сопротивлялся — совсем ручной. Убегал он от людей, только когда слышал блеянье козы в загоне. Джейранчик, подпрыгивая, несся к ней и лез под ноги, к вымени. Коза охотно принимала чужого малыша, лизала его палевую шерстку и ревниво смотрела на людей большими масляными глазами, словно хотела сказать: «Мой же он, чего вы его к себе тянете?»

Байлы шел седьмой год, он уже учился читать. И прежде чем раскрыть букварь, он обнимал за шею своего любимчика, а потом уж заглядывал в книгу и читал по слогам: «Ма-ма, па-па».

Джейраненок тыкался мордочкой в букварь, словно сам хотел научиться, и Байлы от радости заливался колокольчиком. Кричал, смеясь: «Смотрите, смотрите — он тоже читает!»

Ашир побыл дома, пока вместе с бригадой строил себе мазанку. Он, конечно, сам сооружал ее, парни-подростки лишь помогали ему. А когда дом был готов и семья переселилась в него, Ашир вновь повел джигитов-охотников в горы. Теперь они уже знали все архарьи тропы, да и стрелять метко научились. Охота проходила удачно. Сам Ашир из нового ружья стрелял без промаха, так что вторая вылазка в горы оказалась рекордной: до весны бригада сдала в сельпо, а оттуда в госпитали несколько десятков туш архаров и джейранов.

После той удачной охоты бригада Ашира месяца два занималась перевозкой шерсти с пастбища. Работа, конечно, не охотничья — джигиты стыдились ее. Но война есть война, рук мужских не хватает. Старикам, детям и калекам-фронтовикам приходилось заниматься не только стрижкой овец и перевозкой шерсти, но и уборкой овощей. Пропадая с утра до ночи в поле, юнцы вздыхали, ожидая того благодатного дня, когда вновь возьмутся за ружья и отправятся за дичью.

Наконец день этот пришел: Ашира пригласила в контору Набат-дайза, сказала наставительно:

— Ну что, мерген, отдохнул как следует, пора и за свое дело браться!

— Не отдыхал ни одного дня. Все время в поле…

— Знаю, знаю, это я так, в шутку. Сейчас, конечно, не до отдыха. Вот война закончится, побьем фашистов, тогда и отдохнуть можно будет. А пока так. Иди к бухгалтеру получи деньги и отправляйся со своей бригадой в Ашхабад. Купите билеты, сядете в поезд, доедете до Чарджоу, там пересядете на пароход и плывите до самого Нукуса. Зайдешь в райисполком — там скажут, чем вам заняться.

Поехали охотники из родного аула за тридевять земель. Сутки добирались до Чарджоу, трясясь на жестких полках почтового поезда; ожидали, пока подготовят в рейс небольшой пароходишко «Обручев». Наконец поднялись на палубу. Пароход оказался грузовым судном — нет в нем кают, кроме капитанской и матросского кубрика. Сложили охотники ружья в кубрик, а сами разместились на палубе: благо лето — на свежем воздухе плыть куда лучше, чем в темном кубрике. Капитан парохода сразу же проникая уважением к Аширу. Начал рассказывать о коварстве реки Амударьи, о зарослях — дженгелях, в которых водится всякое зверье вплоть до тигров. Рассказывая, жалел: