На суше и на море - 1984

Противоположность Чурилову — бывший мурманский рыбак Андреев, самый молчаливый, серьезный. Его с трудом усаживают за стол обедать: никак не может оторваться от добровольно взятой на себя работы — в «передых» чинит запасной невод, растянутый на вешалах. И пока другие чистили рыбу, разводили костер, его руки двигались от ячеи к ячее. Он не оборачивался, не слышал обращенных к нему слов, ничего и никого не видел, но это никого не обижало, а только внушало почтение.

— Рыбачим без заминок и перебоев. Все благодаря ему, — сказал Черкасов.

Покончив с ухой, Андреев берет мундштук, деловито вставляет в него козью ножку, неторопливо затягивается. От его сурового лица, крепкой невысокой фигуры исходит надежное и мужественное спокойствие. Оно ценней иной общительности и доброты. В войну он был моряком Северного флота, и я легко представляю его с той же неторопливой затяжкой возле орудия или люка, ведущего в машинное отделение. Из Мурманска он переехал на Двину и живет на обрывистом берегу в деревне Усово, которую видно от стана — цепочка деревянных изб на фоне дальнего неба. Все оборачиваются в ту сторону, но вдруг кто-то коротко, отрывисто замечает:

— Идет дурында! — И это для всей бригады или по крайней мере для моториста Мыльникова звучит как сигнал тревоги.

Про уху все забывают. Мыльников бежит к катеру, заводит мотор и отходит от берега. Все — и я, конечно, — бредем по песку к реке. А по Северной Двине со стороны Котласа появляется остроносое металлическое «создание», раздирающее речную гладь как бы согнутыми в коленях ногами. Это вырвался на простор пассажирский катамаран, и если до него река походила на бок леща, который серебрился и золотился на солнце, то теперь он встрепенулся, стал подниматься, задвигал плавниками. Катамаран проходит — и к моим ногам бегут по Двине крутые валы, и бригадир говорит, что такая волна разбивает лодки, ломает моторы, размывает высокие берега, а на низкие выбрасывает моль — мелкую рыбу. Маленький мальчик — тот самый, что тянул невод, — подбирает бьющихся на песке мальков и отпускает их в воду.

— По-хозяйски делаешь, сынок, — хвалит его Черкасов и распоряжается, чтобы в награду мальчику дали посмотреть в бинокль. — Видите палатку? Версты полторы. Там одна молодежь. Мы, ясно, интересуемся, как у них ловится. Только они часто горячатся, спорят, руками размахивают. У нас спокойно. Мы из всех котласских бригад пока первые по улову. А возраст наш, если заметили, — добавляет он с гордецой, — в среднем за 60…

На прощание я еще раз тяну невод, а бригадир преподносит нам царский по нынешним временам подарок — малосольного сига. После рыбалки ноги у меня начинают пружинить, грудь дышит свободно, годы уходят в песок. Мы покидаем рыбаков и словно упускаем возможность остаться навсегда молодыми, не знать тяжести лет, обрести спокойствие и единственно верную мудрость.

Двадцатипятилетние кедры и мечты Гурьева

В Котласском районе Архангельской области интенсивная рубка леса идет с тридцатых годов, здесь мало осталось нетронутых ландшафтов — все новью посадки. А нам сейчас нужно что-то лесное, интересное, и мы ухватываемся за предложение посмотреть кедры.

Предложил это Шухтин, молодой директор лесхоза, сначала основательно нас потомив. Не потому, что у него были какие-то сомнения, просто основная черта характера Шухтина — медлительность. Он все время словно прислушивается к чему-то неслышному нам и слегка улыбается, как бы извиняясь за свои раздумья. Быть может, в силу такой раздумчивости он выбрал для нас действительно интересный маршрут.

Природных кедровых лесов здесь нет и никогда не бывало. Местная тайга — это обыкновенная сосна, ель, пихта. Но поскольку кедровая сосна долговечнее и мощнее обыкновенной, а ее плоды кормят лесное зверье и людей (осенью с одного гектара кедрача можно насобирать до 200 килограммов орехов), решили передвинуть сюда сибирский кедр, что так же заманчиво, как поселить красную рыбу в озерах.

И вот кедрач уже пробуют разводить на архангельской земле?! Едем!

Маленький старый автобус, собственность лесхоза, долго выбирался из деревянного пригорода, катил по асфальту, потом по гравию, затем по проселочным дорогам с глубокими колеями в суглинке, благо давно не было дождей; к колеям подступали перелески, тянулся кое-какой лес. И пока дорога шла получше, лес был похуже, невзрачнее, а как только автобус начало кидать из стороны в сторону и швырять в опасные выбоины, так и лес как будто приободрился, подрос, пришел в себя, стал наряднее. И нам стало веселее смотреть на яркие стволы сосен, на разноцветный мох, устилающий полянки. Подскакивая дружно на сиденьях, мы уже вели разговор с Шухтиным о здешней фауне. Он на каждый вопрос отвечает, некоторое время подумав: «Птиц мало, и зайцев мало, а вот волков и медведей много». И добавляет, что появились куница и бобр. Вспоминает о лосях, лисице, горностае и опять умолкает. Дорога оказывается долгой, хотя едем от Котласа до станции Гарь всего-навсего 22 километра. На окраине Гари нам наконец показывают давние посадки кедра.