На суше и на море - 1987

Полет продолжается уже не один час. Гул мотора то пропадает — ко всему привыкаешь, к гулу тоже, то вдруг «прорезается», выводит какую-то нехитрую мелодию. Для лучшего обзора и фотографирования в самолете есть три иллюминатора («блистеры» — как говорят летчики). У переднего справа сидит Мичурин, слева — я, сзади, у двери, — Зырянов, перед ним на сиденье самые разные фотоаппараты. Витюша занимает в институте должность старшего лаборанта, но слывет чуть ли не лучшим фотографом.

Под самолетом проплывают бурые увалы, зеленеют низины, синеют озера, мелькают белые точки: на увалах это совы, в низинах — куропатки, над озерами — чайки. На воде озер темные пятнышки — табунки гусей. Олени то подолгу не видны, то встречаются большими стадами. Светлые в эту пору, они появляются под самолетом каждый раз неожиданно. Показывается сначала кучка животных, потом их становится больше, больше, и вдруг сразу стадо заполняет всю тундру до самого горизонта. Мчатся галопом крупные рогачи-самцы, мчатся важенки-оленухи, не отстают от матерей рыжеватые телята.

Мичурин подает знаки мне, Зырянову и наполовину втискивается в пилотский отсек; теперь уже он дирижирует полетом.

Самолет снижается, тень его на земле стремительно растет, перегоняя оленей, мчится вдоль края стада. Кажется, что до меня доносится хриплое дыхание, треск и топот множества копыт, дрожь самой тундры. Животные шарахаются к центру стада, и оно все больше уплотняется. Этого-то и добиваются и Мичурин, и пилоты.

Но вот тень уменьшается, самолет набирает высоту. Виталий, сменяя аппараты, без конца фотографирует. Только так, уплотнив стада до предела, и лишь с такой высоты, можно уместить его в кадр или хотя бы в несколько кадров. Ну а собственно подсчет — дело будущего. Охотоведы займутся этим зимой. Они вооружатся лупами и будут пересчитывать точки на фотографиях.

Съемка заканчивается. Местоположение стада и направление его я наношу на карту. Самолет снижается, выходит на прежний курс, дописывает очередной галс. До следующего стада — передышка. Мичурин подсаживается на соседнее сиденье. Закуриваем.

Действительно, у него и глаз наметан, и здешнюю тундру он знает.

— Наверное, к выводку идет, — показывает он куда-то вдаль. Всматриваюсь и с трудом различаю в той стороне волка. Мичурин не проглядит ни песцового норовища, ни гнезда белой совы. Он провожает взглядом «росчерки» тракторов и вездеходов, отмечает на карте груды брошенных железных бочек.

— Приметы цивилизации, — кивает он головой. И они, мне кажется, сильно его тревожат.

— Смотрите, — говорит Лев Николаевич, — нганасаны живут здесь столетия, может быть, даже тысячелетия, а ведь тундру не запакостили. — И он прав. Разве что заметишь на горизонте чум да цепочки холмиков из дерна в местах постоянных охот нганасанов на оленей.

Больше всего «наследила цивилизация» вдоль Пясины и по ее притокам. Здесь особенно много гусеничных следов — и старых, в низинах они уже превратились в овраги, и свежих.

— Этих в прошлом году не было. Этих — тоже, — замечает Мичурин.

Чем дальше к востоку, тем реже встречаются крупные стада оленей, но зато тундра принимает все более первозданный вид. Кажется даже, что и звери, и птицы начинают все меньше бояться самолета. И уж совсем тундровой «целиной» смотрится междуречье Логаты и Верхней Таймыры, восточный предел сегодняшнего маршрута. Отсюда полетим все той же «целиной» к северу, сначала вдоль Верхней, а затем вдоль Нижней Таймыры.

Пройти, проплыть или хотя бы пролететь таким путем — моя давняя мечта. Ведь это путь великого русского естествоиспытателя Александра Федоровича Миддендорфа. И вот теперь вроде открывается возможность почтить его память, как бы увидеть Таймыр его глазами.

Лишь бы не подвела погода! Лишь бы не навалился туман, не заставил вернуться с полпути на базу!

С трудом верится, что это путешествие могло совершиться, принести такие результаты без малого полтораста лет назад, когда еще и в помине не было ни авиации, ни радио, а сам Таймыр выглядел на картах большим белым пятном.

Но начну по порядку. Речь идет об экспедиции Петербургской Академии наук во главе с профессором А. Ф. Миддендорфом (позже он станет членом Академии наук и даже будет избран почетным академиком). Экспедиции предстояло исследовать на Таймыре «качества и количество органической жизни», то есть найти здесь ее пределы, рубежи, решить задачу, по тем временам почти равнозначную обнаружению жизни на других планетах. Естественно, что районом исследований был избран именно Таймыр — участок континента, наиболее выдвинутый к северу и отдаленный от теплых океанов — Атлантического и Тихого. Не считая местных жителей и казаков, время от времени помогавших ученому, спутниками его были лишь лаборант, лесничий и топограф.