На суше и на море - 1987

Солнце продолжало раскалять песок, доставалось и нам. Температура воздуха в тени достигала уже 37°. Целый день, сидя в седле, мы находились под горячим солнцем, и от него некуда было деться. В седельной сумке — куржуме всегда была фляжка с водой, но она предназначалась только на вечер. В начале нашего путешествия мы после долгого перехода по неопытности садились отдыхать прямо на песок, но тут же вскакивали: он был раскален. Скоро мы догадались снимать верхний слой сантиметров на 15–20, под ним оказывался прохладный и даже сырой песок.

Наше монотонное движение с «верблюжьей скоростью» по барханам, такырам и бугристым пескам иногда прерывалось сильным и внезапным ветром, поднимавшим тучи песка. Сразу темнело, и трудно было сказать: что было хуже: жгучее солнце или ветер с песком вперемежку. Кроме того, наше оружие приходило в негодность и его надо было каждый раз тщательно чистить.

Иногда на верхушке бархана неожиданно появлялась фигура пешего туркмена. Как уверяли наши проводники, это были соглядатаи Джунаид-хана, оценивавшие наши силы и вооружение. Если бы мы поймали такого разведчика, мы не смогли бы доказать, что это колтоман, а не бедный пастух, ищущий овец, отставших от отары…

Девятый день в песках. Запасы воды в бочонках почти кончились, а остатки испортились, и в ней развилась всякая живность. Хуже всего было с лошадьми, без воды они могли погибнуть, в то время как верблюды могли еще терпеть. Но шли верблюды все тяжелее. Уже не раз некоторые ложились в пути, а поднимать их стоило больших трудов. Решили, так и не дойдя до колодцев, сделать остановку. После короткого отдыха, дав не более четверти ведра воды лошадям, мы снова пустились в путь, пытаясь скорее дойти до колодцев Мамет-Яр. Местность не изменилась: все те же бугристые пески и такыры, но чаще стали встречаться изящные, высотой от полутора до трех метров деревца песчаной акации. Их серебристая крона, как ажурное кружево, совсем не давала тени. Появился в большом количестве белый саксаул, много кустиков солянки и два вида каллигонума; один был в цвету, другой еще собирался цвести.

На пути к колодцам Мамет-Яр встретили дождевую яму, где сохранилось немного воды, но она была буро-желтого цвета, непрозрачная и с сильным аммиачным запахом. Пить ее нельзя было, нельзя было и поить лошадей. Так ни с чем мы двинулись дальше. Постепенно такыры стали встречаться реже, а пески стали менее закрепленными. Непрерывно дул сильный ветер, хотя даже слабому достаточно пяти минут, чтобы совершенно сгладить следы каравана на поверхности барханов. Очевидно, опытный караван-баши ориентировался в пути не столько по местным знакам или следам, сколько по положению солнца, а ночью — звезд.

С трудом, но мы все же дошли до колодцев Мамет-Яр. Напоили животных и наполнили свои бочонки.

Всего мы насчитали в Мамет-Яре 19 колодцев, но только в восьми из них вода была пригодна для питья. Она стояла на большой глубине — не менее 20–25 м ничтожным слоем в 10–15 см и имела резкий запах сероводорода. По словам местных жителей, запаса воды было достаточно только для того, чтобы напоить один раз 100 верблюдов и 1200 овец. Остальные колодцы были либо без воды, либо прикрыты колючей травой — знак того, что колодец не действует.

Мы оказались свидетелями того, как местные жители достают здесь воду из колодцев. Туркмен на длинном аркане опускал в колодец мешок из шкуры барана емкостью 3–4 ведра, растянутый на крестовине, а назад его вытаскивал верблюд, которого мальчик вел прочь от колодца; в другой раз мы видели, как ту же операцию проделывали четыре туркмена. Вокруг колодца толпились верблюды, их поили из небольших деревянных колод. Как нам сказали, верблюдов и овец поят не чаще чем один раз в 2–3 дня.

На самом такыре стояли юрты и два глинобитных дома с потолочными балками из стволов песчаной акации. Возраст этих домов, очевидно, был солидным, так как их стороны, обращенные к преобладающим западным и северо-западным ветрам, были сильно разрушены. Когда-то эти постройки были обитаемы, но мы застали их пустыми.

Мы снова в пути. Погода становилась все хуже: солнце накаляло песок, все металлические вещи были так горячи, что их нельзя было взять в руки, но больше всего мешал нашей работе непрерывный сильный ветер. Когда мы для изучения почвенной фауны делали так называемый почвенный разрез, ветер бросал песок прямо в лицо, а во время работы у водоемов насыпал песок в банки, на планктонную сеть. Только к ночи ветер немного стихал, однако ночи были очень душными.