На суше и на море - 1989

Филипп всплыл на поверхность, отдышался и снова нырнул. Вот, кажется, нашлась наконец подходящая трещина, расширяющаяся книзу. Он завел в нее якорь и, выбравшись из воды, заклинил его, сильно потянув за шнур. Якорь не поддавался, застряв между неровными стенками.

Осмотрев куртку, Филипп привязал к средним пуговицам нейлоновые шнурки и, надев, застегнул ее на поясе и у ворота. Потом осторожно уложил мешок на груди и закрепил шнурки так, чтобы можно было свободно двигать руками без риска повредить пленку.

Обвязавшись веревкой, он скользнул в воду и тотчас почувствовал под курткой упругое давление надутого мешка. Оттолкнувшись от камня, он поплыл, не делая никаких попыток удержаться на поверхности. Его стало клонить назад, потом наступило равновесие, и он повис полулежа, слегка откинувшись на спину. Чувство глубокого облегчения охватило Филиппа. Теперь он не боялся моря — он не был безоружен и отдыхал от пережитого волнения, медленно раскачиваясь в прозрачной, пронизанной светом воде.

Там, далеко, берег. Что, если попытаться доплыть до него? Но прибой… Он много раз видел это: кипение пены, радужные вспышки мельчайших брызг, грохочущие потоки воды, стремительно взлетавшие вверх, когда волны разбивались о скалы… Ему не выбраться на сушу ночью, во время прилива. Он должен ждать утра здесь, стоять на камне, тогда его заметят с катера.

Перехватывая веревку, он вернулся назад и, прижавшись спиной к шероховатой поверхности, осторожно вполз на камень, стараясь не повредить мешок. Нужно привязать куртку к трусам. Она лезет вверх, когда он двигает руками. Это будет мешать ему и каким-нибудь образом может порвать пленку. Расстегнув пряжку на ремне фотоаппарата, он проткнул металлической застежкой несколько дыр на полах куртки и на трусах. Потом сделал четыре завязки, по две с каждой стороны — справа и слева.

Нервное напряжение снова стало нарастать — тысячи страхов опять терзали Филиппа. «Стоит мне прикоснуться грудью к камню — и все будет кончено», — подумал он, ясно представив себе упругий хлопок лопнувшего мешка. А что, если разойдутся завязки — кажется, нейлон становится более эластичным в воде? И может быть, он не заметил какой-нибудь маленький, совсем крошечный прокол в стенке мешка, через который постепенно вытечет воздух? Филипп стиснул зубы. Стоп! Так черт знает до чего можно себя довести. Он все сделал правильно и хорошо. Завязки наложены крепко, а дыр в мешке нет, не заметить их он не мог.

Присев на корточки, он привязал к фокаду аппарат в смутной надежде, что его удастся промыть и отремонтировать после пребывания в соленой воде. Фотоаппарат — драгоценный «Кэннон», его гордость — и копеечный полиэтиленовый кулек, которым он дорожил сейчас больше всего на свете…

Филипп лежал на камне, глядя на небо, пылавшее предзакатным светом на западе и уже окутанное на востоке синей пеленой надвигавшихся сумерек. Далеко на горизонте легкой тенью возник силуэт военного корабля и вскоре снова исчез, растворившись в слиянии моря и неба. Белый альбатрос, упруго и плавно взмахивая огромными крыльями, пролетел над камнем. Филипп следил за ним, медленно поворачивая голову. Низкое багровое солнце, готовое скрыться за потемневшей линией берега, слепило глаза, проложив по морю широкую сверкающую дорогу.

Внезапно Филипп вздрогнул. В мирном, ласковом раскате и плескании волн ему послышались новые звуки, какой-то тихий, но мощный гул, наполнивший все окружающее пространство.

Прилив! Начался прилив!

Теперь ему казалось, что он видит, как вода, струясь, бежит к берегу, постепенно покрывая камень, но, присмотревшись, убеждался, что ошибся и все оставалось по-прежнему.

Солнце коснулось горизонта, расплылось в красный сплющенный диск и на несколько мгновений неподвижно повисло над темной полоской земли, резкой чертой разделявшей море и небо. Потом стало тускнеть, уменьшаться и наконец зашло, сверкнув последней огненной вспышкой. Багровые блики тотчас погасли на воде, светлая дорога исчезла, и океан заблестел холодным, отраженным от неба светом.

Быстро темнело. Сейчас ясно слышался нарастающий гул прилива, заглушавший и легкий шум ветра, и слабое плескание волн, набегавших на камень.

Филипп поднялся на ноги. Фантастический, призрачный мир окружал его, мир, лишенный очертаний, созданный из колеблющейся мглы, наполненной пепельным светом. И странным был в нем камень — отчетливо очерченный, неподвижный и твердый. В тусклом сумраке исчезла поверхность моря, и волны, катившиеся мимо, казались сгустками синего тумана, возникавшими на несколько мгновений и снова таявшими в обманчивом полусвете. Сумерки продолжали сгущаться, все плотнее и плотнее окутывая Филиппа, и вдруг, пораженный внезапностью происшедшего, он увидел мерцание первых звезд, загоревшихся в небе. Мир снова раздвинулся, стал огромным, и не было больше серой пелены, в которой исчезало пространство.

Набежавшая волна легким и плавным движением, почти без плеска, перекатилась через камень. Потом — вторая, третья… Вот он наконец, прилив — как долго он ждал его!