На суше и на море - 1989

Старик ничего не сказал. Сперва могло показаться, что он готов ударить Джадсона. Он даже поднял руку, но тут же опустил ее, плюнул на пол, повернулся, вышел, сильно прихрамывая, из двери на солнечный свет и направился через луг к тому месту, где в тени низкорослой акации жевала свою жвачку черная корова; та стояла и смотрела, как он ковыляет к ней, но жевать не перестала, двигая челюстью механически-размеренно, словно в такт медленно работающему метроному. Старик остановился возле коровы и погладил ей шею, потом, прислонившись к ее плечу, почесал ей спину концом своей палки. Он долго чесал ей спину, время от времени очень тихим голосом, точно по секрету, произнося ласковые слова.

Ему приятно было стоять в густой тени акации, обозревая вокруг обильную после долгих дождей растительность, — в это время года напоенная влагой трава в горных районах Кении выглядит не менее зеленой, чем в любом другом крае земли. На севере высилась гора Кения, от ее снежной шапки к небу поднималась легкая белая дымка, создаваемая бушующими студеными ветрами, которые сдувают снег с вершины. Внизу, на склонах горы, обитали слоны, оттуда по ночам иногда подавали голос львы, рыкающие на луну.

Проходили дни; Джадсон безмолвно и машинально продолжал выполнять свою работу на ферме; он собирал кукурузу, выкапывал бататы и доил корову, а старик большую часть времени оставался у себя в хижине, прячась от жестокого африканского солнца. Лишь в конце дня, когда воздух начинал резко охлаждаться, старик выходил наружу и неизменно брел к своей корове, возле которой в тени акации ежедневно проводил не менее часа. Выйдя однажды из хижины, он увидел рядом с коровой Джадсона: выставив ногу вперед и медленно теребя себе ухо, тот рассматривал животное странным взглядом.

— Что это на тебя опять нашло? — спросил старик, ковыляющей походкой приблизившись к нему.

— Она все время жует, — ответил Джадсон.

— Корова жует свою жвачку, — сказал старик. — Оставь ее в покое.

— Этот звук, разве ты не слышишь? Хрумкает, будто голыши жует, хотя во рту у нее только трава со слюнями. Ты послушай — хрумкает себе и хрумкает, все хрумкает и хрумкает, не переставая, а там всего-навсего трава да слюни. От этого звука у меня аж в мозгах свербит.

— Убирайся, — сказал старик. — Скройся с глаз моих долой.

На рассвете старик по своему обыкновению сидел и поглядывал в окно, наблюдая, как Джадсон идет из своей лачужки доить корову. Джадсон сонно плелся по полю, на ходу разговаривая сам с собой, волоча ноги и оставляя на мокрой траве темно-зеленый след. В руке он нес большую, на четыре галлона, банку из-под керосина, которая служила ему подойником. Из-за крутого горного склона выходило солнце, в его лучах Джадсон, корова и акация отбрасывали длинные тени. Старик видел, как Джадсон поставил банку на землю, достал спрятанный под акацией ящик и примостился на нем, приготовившись доить. Внезапно Джадсон опустился на колени и принялся ощупывать коровье вымя. Со своего наблюдательного поста старик тотчас заметил, что молока в вымени нет. Джадсон поднялся и быстро зашагал к хижине; он остановился под окном, у которого сидел старик, и посмотрел вверх.

— У коровы нет молока, — сообщил он.

Старик высунулся из открытого окна, положив руки на подоконник.

— Это ты украл молоко, вшивый ублюдок.

— Я не брал, — ответил Джадсон, — я всю ночь спал.

— Ты украл. — Старик еще больше высунулся из окна, негромко произнося слова одной половиной рта. — Я с тебя за это шкуру спущу.

— Это не я, это, наверное, туземцы из племени кикуйу ночью Украли молоко, — возразил Джадсон, — а может быть, корова заболела.

Старику показалось, что Джадсон не врет.

— Ладно, посмотрим, как она вечером будет доиться, — сказал он. — А сейчас, ради бога, сгинь с моих глаз.

К вечеру вымя у коровы наполнилось, и старик видел, как Джадсон надоил кварты две густого, жирного молока. На следующее утро молока не оказалось опять, но к вечеру у коровы было полное вымя. На третье утро оно снова оказалось пустым.

После этого старик решил ночью постеречь корову. Как только начало смеркаться, он устроился возле открытого окна, положил на колени старый дробовик двенадцатого калибра и стал ждать вора, который приходил по ночам за молоком.

Сперва наступила такая кромешная темень, что различить корову было просто немыслимо, но чуть попозже из-за гор вышла луна, и стало светло почти как днем; холод стоял пронизывающий, потому что хижина располагалась на высоте семь тысяч футов, и старик, зябко поеживаясь на своем посту, плотнее укутывал плечи коричневым одеялом. Теперь он ясно, почти как при дневном свете, видел корову и глубокую тень, отбрасываемую на траву акацией, за которой поднималась луна.

Всю ночь старик сторожил корову. Лишь однажды он поднялся со своего места и проковылял в комнату, чтобы взять второе одеяло, а остальное время не сводил с животного глаз. Корова мирно стояла под акацией, уставившись на луну и жуя свою жвачку.