Европейское искусство прошлых веков представлено в Прадо богато, и здесь можно бы назвать знаменитые полотна Фра Анжелико, Рафаэля, Тициана, Тьеполо, Веронезе, Корреджо, Рубенса, Ван Дейка, Брегеля, Босха. Я засыпаю читателя именами не затем, чтобы продемонстрировать эрудицию, а единственно для того, чтобы дать представление о несказанном богатстве главного испанского музея.
Итак, позади дороги, города и поселки, шесть из тринадцати исторических областей Испании, территориально ее половина. Завтра мы улетаем домой. Я стою на площади Испании. Это символично, что здесь, в центре ее, находится памятник Сервантесу. Он — гордость древнего народа, его выразитель, его слава. Писатель, задумавшись, сидит в кресле. А спинку кресла и его подлокотники продолжают, уносясь вверх, грани мощного светло-серого монумента, увенчанного земным шаром.
От подножия памятника, беседуя о чем-то, неторопливо, как и бывает в дальней дороге, едут вперед, на юг, в Ламанчу, бронзовый Дон Кихот и Санчо Панса. Рыцарь держит в левой руке копье, а правую поднял, явно охваченный некой до глубин сердца беспокоящей его мыслью, с которой он обращается к людям. Старик Сервантес печально глядит вслед своим героям. Дополняя друг друга, два его бессмертных персонажа несут в мир идеи добра и справедливости. Один из них олицетворяет романтическую мечту, устремленность к идеалу, другой — житейский, народный реализм, а слитые вместе в художественной ткани романа, они воплощают волнующую надежду, от века живущую в сердце каждого, которая ныне так характерна для народа древней и современной прекрасной Испании.
Василий Лобов
НИЧЕГО ОСОБЕННОГО
Андрей Дрозд, двадцатичетырехлетний командир «Колумба», сидел в штурманском кресле и рассеянно смотрел на экран обзорной системы. На вахте не разрешалось заниматься чем-либо посторонним, даже слушать музыку: опасность могла проявить себя сначала едва заметно и только потом перерасти в настоящую беду, разве так никогда не случалось в космосе? Но инструкции не запрещали предаваться воспоминаниям, и он снова и снова возвращался мыслями к не столь давним событиям…
Они могли бы переговорить по каналу личной телесвязи, однако профессор Игорь Сергеевич Торопов, директор Центра разведки, пригласил Андрея в свой кабинет.
— Рад вас видеть, — сказал он, приветливо улыбаясь. — Поздравляю с успешным окончанием Академии. Далеко не каждому удается получить диплом двойного отличия… Руководство Центра решило предложить вам место капитана на одном из кораблей дальней разведки.
Ничего подобного Андрей Дрозд услышать не ожидал. Его, необстрелянного юнца, едва успевшего окончить Академию, вот так, сразу, приглашают в разведку. И не стажером, не рядовым членом экипажа — капитаном! Невероятно!
— Вы удивлены? — наигранно-простодушно спросил профессор Торопов. — Конечно. Я понимаю… Самым тщательным образом проверив ваши показатели, мы пришли к выводу, что лучшей кандидатуры на освободившееся место не найти. Несомненно, вам не хватает опыта, но опыт — дело наживное. К тому же в этот рейс вы пойдете с людьми, побывавшими не в одной экспедиции, они вам помогут.
— Игорь Сергеевич… — только и сумел выдавить из себя Андрей.
— Итак, вы согласны. Иного я и не ожидал. Старт «Колумба» через два месяца. Всего хорошего.
Воспоминания Андрея были прерваны вдруг возникшим в нем ощущением, что на картинке экрана что-то едва уловимо изменилось. С его красивого, открытого лица моментально исчезла задумчивость, мозг начал работать с тем напряжением, которое появляется лишь в экстремальных ситуациях. Андрей впился глазами в экран. Корабль окружала все та же черная мгла, в ее глубине спокойно спали звезды. Тревога казалась беспочвенной. Но прошло пять минут, и он понял: постепенно уменьшается яркость звезд. Андрей решил, что барахлит электроника, и запросил компьютер:
— Малыш, что у нас с обзорной системой?
— Все системы в норме, — бесстрастно ответил компьютер.
— В чем же дело? — удивился Андрей. — Ну-ка вызови сюда команду.
Первым в рубку пришел Арвид Койно, бортинженер, — высокий, худощавый блондин с резкими чертами лица и пронзительно синими глазами. Товарищи из разведки называли его «старый космический волк». Ему было уже за сорок, семьи он никогда не имел, на Земле чувствовал себя не в своей тарелке, болезненно перенося даже короткие разлуки с космосом, с «Колумбом», который и являлся его настоящим, единственным домом или скорее другом: Арвид относился к кораблю как к живому существу.