На узкой тропе

— Говорил-то он не с отцом, а с Саидкой. Да еще что-то сорвал у него с шеи. Или, может, мне это показалось?

— Тебе всегда что-нибудь кажется! Приняли мы Саидку к себе в товарищи? Приняли. Значит, должны верить ему. Помогать тоже должны. — Он поднялся и пошел. — И болтаться нечего, урюк собирать надо!..

И все-таки то, что рассказал Федя, занозой вонзилось в душу Иргаша. Неужели Саидка способен на подлость? Как после этого он будет глядеть в глаза ребятам? Иргаш старательно вспоминал каждый день, каждый час, прошедшие после той утренней встречи с Саидкой, и ничего плохого не видел в его поступках, такого, чтобы заставило не верить ему. «Обратно не пойдет, — заключил он. — Как бы ни тащили его к себе „волосатые“ — не пойдет!»

— Ромку не видал? — спросил Иргаш.

— Не видал, — буркнул Федя.

— Не очень злись и не забивай голову себе чем не нужно, — уже не так строго сказал Иргаш. — Если он сварил плохую шурпу, сам и кушать ее будет. Только я совсем другое думаю…

Дом однорукого сторожа красильного цеха, скрытый высоким дувалом, стоял на тихой кривой улочке, в махалле Ак-мечеть. А улочку называли по-разному: одни — Беш-арык, другие — Безрукий тупик, но сам безрукий имел свое имя — Мадумар-ткач. И никому здесь не приходило в голову, что Мадумар вовсе не Мадумар — с детства у него было другое имя. Жил он тогда в Коканде и вместе с отцом торговал мясом и овчиной. А когда у кокандских богачей провалилась затея с «Кокандской автономией», ушел в басмаческую банду, к самому Курасадхану. Однако, судьба бандита не могла и не была к нему благосклонна: два раза он попадал в плен к красным; первый раз сумел обмануть — отпустили, а второй — был приговорен к расстрелу, но ночью подкопал стену и убежал. И это не все: в бою ему отсекли руку вместе с зажатой в ней кривой саблей. Плохо, трудно жить без руки, но что ж поделаешь? Из коровьего хвоста руку не сделаешь и не пришьешь ее, как рукав к халату. Хорошо, что он не вернулся в Коканд — все бы знали, где Мадумар оставил руку. А мальчишки — эти озорники — не давали бы проходу и кричали бы вдогонку: безрукий басмач! В Маргилане же он почитаемый человек, старые люди степенно кланяются ему, молодые уступают дорогу. Старенький имам всегда очень радушно встречает его в мечети и приглашает на почетное место. У имама нет другого выбора — мечеть пустует, с каждым годом меньше становится посетителей. Да и в людях плохо разбирается старый имам. Он не знает, что Мадумар-ткач больше чем аллаха почитает предводителя дервишей Мадарип-ишана.

Мадарип-ишан редко бывает у Мадумара, а если и бывает, только тайно, чтобы никто не видел. Хальфам-ишана дорога к Мадумару совсем закрыта. Чтобы разговаривать с ними о каких-то серьезных и тайных делах, надо передать ему заветный тумар. А если нет его? Мадумар захлопнет перед носом пришельца Калитку и даже имени не спросит. А тумаров всего два: один у Мадарип-ишана, и никто не знает, где он хранит его. А второй — у самого Курасадхана.

Так и жил себе Мадумар-ткач спокойно в тихом тупичке, давно уже не ткал яркий, как звездное небо, ханатлас, а караулил на сушилке пряжу.

Покой Безрукого тупика был нарушен неожиданно и в такое время, когда правоверные, забыв мирскую канитель, стоят на молитве. Неуверенно звякнуло кольцо на калитке. Безрукий продолжал молиться: «Мальчишки-проказники озорничают. Вот я их проучу», — подумал он. Но кольцо тихонько брякнуло еще раз. Мадумар-ткач поднялся и, не окликнув, открыл калитку. Перед ним в душном сумраке вечера стоял нищий. Мадумар скорее сердцем почувствовал, чем понял умом, кто стоит перед ним. Он шагнул в сторону и пропустил нищего во двор.

— Что вам надобно, почтеннейший? — спросил он сразу охрипшим голосом.

— Благодарение аллаху за то, что он помог мне найти вас живым и здоровым, Мадумар-ака. Я счастлив, — ответил нищий и оборвал на шее гайтан с кусочком кожи. — Возьмите, это вам…

Мадумар-ткач тихо притворил калитку, заложил ее палкой и проводил гостя в мужскую половину дома. Пока он хлопотал во дворе и распоряжался, что приготовить для гостя, тот, привалившись к стене, задремал. Безрукий включил свет и только теперь внимательно разглядел тумар. Все было правильно. И даже молитва, та, которую больше всего любил повторять Курасадхан, — не вся, первая половина молитвы. Так должно быть.

— Как видите, все правильно, — заплетающимся языком прошептал нищий. — Я очень извиняюсь, Мадумар-ака. Оч-чень извиняюсь… Не помню, когда последний раз спал. И была ли вообще такая благословенная аллахом ночь. Не знаю… Зовите меня Хаджиусман. Больше я вам ничего не скажу сегодня, любезнейший…

— Умойтесь с дороги, я помогу вам, — сказал безрукий. — А пока приведите себя в порядок, плов будет готов. Нельзя натощак ложиться, уважаемый, аллах не даст вам спокойного сна.