На все четыре стороны

Я как раз сидела в солдатской палате и учила говорить одного раненого и контуженого солдата. Фамилия у него была смешная и трогательная, из Достоевского — Девушкин, а звали.., не помню, как его звали, может быть, даже и Макар. Девушкин долго лежал без сознания, а когда очнулся, мы долго думали, что он лишился разума: никак не понимал, что от него хотят, что вокруг говорят. Потом как бы стал вспоминать значение слов, их смысл, однако сам говорить не мог. Он любил, когда я к нему подходила. При виде меня его остановившийся — «контуженый», как мы называли, — взгляд оживлялся. Он всегда так радостно улыбался мне, следил за моими глазами и силился издавать какие-то звуки: пытался заговорить. Это меня очень трогало. Но его усилия все никак не увенчивались успехом. И вот как раз в ту минуту, когда в палату вошел Лев Михайлович с обходом, Девушкин повел глазами на входящих да как закричит:

— Сестрица!

Все знали о том, что он не умеет, но учится говорить, и так и ахнули, зааплодировали, засмеялись.

— Ну что, сестра Колчинская, — спросил весело доктор (он нас в палатах звал только так, как и прежде было принято, — по фамилии), — дело идет на лад? Молодец, Девушкин! Ай да молодец!

Девушкин повел глазами по стоявшим чуть поодаль врачам, напряженно скривил лицо и опять мучительно выкрикнул:

— Сестрица!

— Здорово! — сказал Лев Михайлович. — Поздравляю. Старайся дальше.

И он прошел по просторной палате (лазарет был размещен в одноэтажном здании гимназии в небольшом городишке, и палата нижних чинов находилась в гимнастическом зале) в тот угол, где за ширмами лежали самые безнадежные.

Я проводила его взглядом и снова посмотрела на Девушкина. Он смотрел за меня, за мою спину своим тяжелым «контуженым» взглядом. Я испугалась, что напряжение, в котором он находился, выговорив первое слово, может ему повредить, и сказала ласково:

— Ты поспи, голубчик Девушкин, — он очень любил, когда я его так называла. — Поспи. А потом мы еще с тобой поговорим.

Я встала, чтобы уйти, и наткнулась на человека в белом докторском халате. Он почему-то не прошел в глубину палаты вместе со свитой Сокольского, а стоял и смотрел на меня чуть исподлобья. Роста он был среднего, и я, как всегда, ощутила себя верстой коломенской, потому что оказалась чуточку выше его. Многим мужчинам это не нравится, они сразу начинают попусту спесивиться в присутствии высокой женщины. Кажется, одного только доктора Сокольского никак не трогало, выше я его ростом или ниже, а впрочем, он и сам был довольно высок. Незнакомый же доктор поглядывал на меня с неприязненным выражением. Ну, все понятно, подумала я уныло, еще один придира заведется…

У него были волосы, стриженные коротким ежиком, чрезмерно высокий плоский лоб, миндалевидные темные глаза, красивые прямые брови и небольшая курчавая бородка. Усики тоже имелись — коротенькие, но тщательно ухоженные.

При виде этих кокетливых усиков я усмехнулась.

— Доктор Вадюнин, — представился он. — А вы, я слышал, сестра Колчинская?

Я наклонила голову.

— А имя-отчество ваше позвольте узнать? — спросил Вадюнин.

— Зоя Васильевна, — ответила я.

— Ваше лицо мне знакомо, а имя и фамилия — нет, — сказал Вадюнин. — Вы случайно в Ростовском госпитале не работали?

— Нет. А вы?

— Ну да, я там служил. А в Новочеркасске не были?

— Нет. Я слышала, там не всех раненых удалось эвакуировать, когда красные подошли? — сочувственно спросила я, потому что помнила, какой трагедией подобная нерасторопность обозников обернулась для раненых в Свийске (я уже писала об этом).

— Было такое, — сказал он угрюмо. — Пришлось.., спасать людей, да не всех спасли. Но если вы не работали ни в Ростове, ни в Новочеркасске, откуда же я вас могу знать?

Я пожала плечами:

— Ваше лицо мне тоже кажется знакомым, но фамилию слышу первый раз.

— Меня зовут Юлиан Константинович, — представился он.

— Ну уж такие имя и отчество я бы точно не забыла, — усмехнулась я («А усики такие — тем более», — добавила мысленно), — однако они мне ничего не говорят.

— А вы не работали там-то… — Он назвал еще несколько городов и лазаретов, но я только головой покачала.

— Ну что же, — сказал наконец доктор Вадюнин, — видимо, вы просто напоминаете мне какую-то из моих знакомых.

— А вы — какого-то из моих.

Мы улыбнулись друг другу, и Вадюнин ушел.

Я попыталась отойти, но что-то удержало меня. Оглянулась — Девушкин крепко держал меня пальцами за халат.

— Ого, — сказала я, — в руках сила появилась, хорошо!

А надо сказать, он лишился вдобавок ко всему способности владеть руками, и эта способность возвращалась к нему так же медленно, как и речь.

— Ну, теперь ты меня отпусти, — ласково проговорила я. — Отпусти, голубчик Девушкин. Мне уже пора к другим идти.

Он смотрел напряженным «контуженым» взглядом и не разжимал пальцы. Пришлось мне высвободиться самой — осторожно и настойчиво. Потом я посмотрела на него: в остановившихся глазах стояли слезы…

— Да что ты? — удивилась я. — Я к тебе скоро снова приду.

И погладила его по голове. Он мучительно зажмурился, и слезы выкатились из глаз…