На высоте птичьего полёта

Под различными предлогами я избегал разговора, к которому она меня всё время понуждала. Он был подобен блужданию по минному полю или по реке во время ледохода, кто знает, как оно всё обернётся? Но ей почему-то он, этот разговор, позарез нужен был, и она без всякого смущения загоняла меня своими бесконечными фразами: «Я тебе всё расскажу…» или «Если я не тебе не расскажу, я не смогу жить…» и т. д. и в том же духе; и я страшно нервничал, у меня поджилки тряслись всякий раз, когда я входил к ней палату и глядел на её осунувшееся лицо; естественно, я не подавал вида, что страшно трушу, и камушки у меня в горле звучали по-прежнему, как в ледопаде; но то состояние предтечи, которое владело мной последнее время, не трансформировалось ни во что другое, то есть гильотина висела по-прежнему, и чувство катастрофы обострилось настолько, что я боялся даже преданного взгляда Аллы Потёмкиной; я каждый раз с облегчением ложился спать: сегодня ничего не случилось, и слава богу. Поэтому за пару дней до выписки бывал у неё набегами и под различными предлогами старался улизнуть как можно быстрее. Один раз был даже официальный повод: анонс фильма об Андрее Панине, хотя сами съёмки были в самом разгаре. Роман Георгиевич самолично приехал за мной на Рублевку и отвёз в «Кафе Пушкинь» на Тверском бульваре, где на балконе второго этажа меня долго с пристрастием пытали телевизионщики и разнокалиберные киношники, заставляя произносить заранее написанную, ну, очень умную речь, глядеть в свет софитов и делать озадаченно-проникновенный вид, а после окончания съёмок один знаменитый режиссёр, не помню его фамилии, высокий, толстый, с дворницкими усами и пухлыми ручками из мультфильма «Илья Муромец», подплыл, как айсберг, и громогласно вопросил в присутствии многочисленных свидетелей и прессы:

— А вы не хотите у меня сниматься?! Мне как раз нужен такой типаж в полицейской моногосерийке?!

— Кем? — спросил с удивлением, потому что только и думал, что о завтрашней выписке Аллы Потёмкиной и о предстоящем с ней тяжёлом разговоре.

— Главным героем, разумеется! — ещё раз оглядел он меня, как скаковую лошадь с головы до ног. — Голос у вас поставлен от природы, немного натаскаю, как правильно двигаться и смотреть в камеру, и вполне, вполне… — одарил он меня своим сияющим взглядом. — Между прочим, — добавил он, хватаясь проникновенно, — заказано сто сорок восемь серий!

Видно, он думал, что раз делает мне такое шикарное предложение, я должен был быть ему его пухлые ручки целовать и быть обязанным до конца дней моих.

Пока я раздумывал, как бы ему доходчивей всё это изложить, подлетел разгоряченный Испанов в сером костюме с отливом, с пёстрой бабочкой «аля-махаон», в туфлях из крокодиловой кожи, и крайне враждебно заявил, что Михаил Юрьевич авансирован на ближайшие три года вперёд и что скоро ему предстоит сниматься в новом абсолютно потрясающем фильме, и потащил меня к дубовому столу, ломящемуся от яств.

— Каком фильме?! — удивился я, поспешая за ним, как дитятя за нянькой, и удивляясь его звериному чутью, ведь минуту назад он тихо, мирно наливался коньяком в самом дальнем углу ринга и не обращал никакого внимания на суету вокруг меня.

— Ты замазаться хочешь в самом начале? — спросил он с сарказмом, потрясая для очевидности своим незабвенным горбом, как антилопа гну.

— Не понял?.. — отозвался я и оглянулся: знаменитый режиссёр демонстративно помахал мне пухлой ручкой.

— Да он либерал! — зашептал Роман Георгиевич, беря меня под локоть, — клейма негде ставить! После этого ни один порядочный человек тебе руки не подаст, а я — лишусь правительственных дотаций! На мне крест поставят, а тебя — забудут, словно и не помнили.

— Роман Георгиевич, я же на знал! — испугался я, боясь даже покоситься в сторону знаменитого режиссёра, у которого были толпы актёров на побегушках, но он назло всему киношному бомонду почему-то выбрал именно меня.

— Вот поэтому я и напялил костюм, — любовно погладил он себя по животу, — и приглядываю за тобой. Понял?!

— Понял, — расстроился я и на всякий случай больше не глядел в сторону знаменитого режиссёра.

— Чтобы ты не заводил себе врагов! Ты вообще, меньше здесь крутись и обещаний никому не давай, а то вытаскивай тебя каждый раз из дерьма! — беззлобно воскликнул он. — Этот барин ни одну душу погубил! Здесь люди сгорали похлеще тебя!

— Всё! — воздел я руки, сдаваясь в плен, как самый подлейший на свете фашист. — Я всё понял! — Хотя насчёт души абсолютно ничего не понял.

— А раз понял, то пошли коньяк трескать! Нечего рот разевать!

А между тем, знаменитый режиссёр с дворницкими усами проявил настойчивость и через официанта тайком передал мне свою визитку, на которой поперёк было начёркано: «Позвоните мне обязательно!»