На высоте птичьего полёта

Когда я вернулся, тапочки у подъезда уже наши себе нового хозяина, а квартира блистала идеальной чистотой. Гардины висели, как им положено, кресло было водворено на место, а персидский ковёр пропылесосен. Воздух благоухал розами. Принесли выстиранное бельё и застелили постели в обеих спальнях. Лампы в душевой поменяли на более мощные, купили новые коврики и душевые принадлежности, даже в вентиляции решетку почистили. Услуги обошлись мне в двенадцать тысяч, не считая стоимости зеркала. Я заплатил пятнадцать к удовольствию обеих сторон, плюс за зеркало. Потом открыл кран, чтобы наполнить ванную, вернулся на кухню, сделал себе грубоватый арманьяк «Чёрный дуб Гаскони» со «швепсом» и выпил большой стакан. После этого почувствовал, что меня отпустило и в желудке, и в душе.

Есть женщины, которым нравится власть над мужчиной, жеребёнок по младости лет пока что подбирала ключики к этой роли, в которой надо быть удачливой, как роковая женщина, и искусной, как канатоходец. С кем-то другим она больше не повторит ошибки, подобной той, которую совершила со мной. Бог с ней, я даже не осудил её, дитя прогресса.

Я боялся взглянуть на свой левый бок, он был жёлтым и сморщенный, как грецкий орех. К счастью, зеркало в ванной быстро запотело. Но я успела заметить, что, кажется, стал поправляться, что на спине, как прежде, возникли рельефные мышцы, а когда причесывался, то отметил, что у меня даже чуб вырос такой же, как в юности, и закрыл наконец мои безобразные шрамы. Об осколке в лёгком я даже не вспомнил.

Не успел я вылезти из ванной и принять второй стакан божественного арманьяка со «швепсом», как припёрся Валентин Репин. Я с удивлением увидел его очкастую физиономию на мониторе и услышал слово «рыба» на придыхании.

— Заходи! — открыл я ему подъездную дверь и почувствовал, что жизнь полна маленьких удовольствий: друг пришёл, с которым можно позубоскалить.

Пока он поднимался на лифте, я сделал две порции арманьяка с апельсиновым соком, вышел в коридор, поставил стаканы на тумбочку под бронзовый канделябр в виде Мефистофеля с длинным языком, распахнул входную дверь и с глупой улыбкой, встав в позу матадора, принялся ждать, оперевшись левым локтём о стену, а правым кулаком — в бок. Левый бок после ванной тянул так, что впору было забиться в угол, как больной собаке. Но я специально растягивал мышцы, чтобы они быстрее пришли в норму.

Репин вошёл, обременённый двумя огромными сумками. По его лицу тёк деловой пот.

— Здорово! — обрадовался я, протягивая ему стакан с арманьяком.

— Отойди! — проигнорировал он меня своим прононсом и без паузы на приветствие попёрся, как носорог, оставляя после себя грязные отпечатки ног.

За ним, как котята, волочились толстые, суровые шнурки.

— Ты что делаешь?! — посторонился я и пошёл следом, памятуя, что он не шибко много зарабатывает на своей рекламе, — здесь всего полно! Зачем тратиться?!

— Жанна Брынская передала, — огрызнулся Валентин Репин, — для тебя, сволочь! — Принялся разгружать он содержимое сумок на барную стойку.

— Брось, старик! — сунул ему стакан.

Он брезгливо, как кот — валенок, понюхал издали, не выпуская сумок из рук, памятуя, что долг перед женой превыше всего и не подлежит сомнению, потом облизнулся и с плотоядным выражением на суровом лице протянул корявые ручки, чтобы выпил махом, с причмокиванием и блаженством глубоко страждущего человека из пустыни; и я вспомнил, что Валентин Репин машину не водит из принципиальных соображений, этим у него занимается личный шофёр — Жанна Брынская, а значит, пёр на себе сумки аж из Королёва, хотя, разумеется, и на такси, но всё равно это же какой труд!

— А чего ты так?.. — насмешливо спросил я.

— Как? — посмотрел он вокруг себя, словно не знал, о чём речь.

Я кивнул на его ботинки. Шнурки послушно, как котята, легли рядом с ними.

— А-а-а… — он сделал вид, что наконец догадался, — утром проснулся и решил, что сегодня шнурки завязывать не буду.

— Молодец! — похвалил я.

— А мы на тебя обиделись! — сменил он тон, намекая на повторение штрафа.

«Мы» — это значит, абсолютно все Репины, подумал я, или шнурки? Левый бок тянул до икоты. Надо было выпить обезболивающее, но я, напрочь забыл посетить в аптеку.

— За что? — я присел от боли.

— Мы хотели тебя, как порядочного, забрать завтра, с музыкой, каретой и с цветами, даже снять хотели! — сказал Валентин Репин, наблюдая с интересом, как я приседаю и выпрямляюсь, приседаю и выпрямляюсь.

Боль не отпускала. Шнурки на ботинках Валентина Репина выражали сочувствие.

— Зачем?

Я представил эскорт с воздушными шариками, фривольными ленточками и слащавыми транспарантами типа: «Мишаня, мы тебя любим!» Меня едва не стошнило прямо на суровые шнурки Валентина Репина.

— Лет через десять, когда станешь байбаком, будешь вспоминать, каким ты был тощим! — поведал он мне версию своей любви. — А ты сбежал. Рыба! — укорил со значением. — Вот я и приехал посмотреть, не к блядям ли? Гы-гы-гы!!! Га-га-га!!! — вдруг заржал он, поискав глазами бутылку с напитком. — Слушай, классная вещь! Как называется?!