На высоте птичьего полёта

— Такими… — назидательно передразнил он и замолчал на полуслове, многозначительно выпучив глаза за стёклами очков.

— Ты посмотри, кто она и кто я! — яростно возразил я, догадавшись, о ком он говорит.

— Да она влюблена в тебя как кошка! — отыграл он мне пас назад.

— Иди ты!.. — растерялся я.

Мне вдруг стало стыдно, я-то вообразил, что моя новая должность, пятикомнатная квартира и личный шофёр — всё это и ещё много чего, так сказать, приятного — закономерный результат случайных, благоприятных события, и каждому третьему москвичу, если не второму, так же везёт в жизни, а оно вон как, оказывается. Спасибо тебе, друг, накручивал я себя, открыл глаза, сволочь, и решил, что пора сваливать из столицы туда, где ты нужнее и где тебя не будут упрекать, что ты альфонс, а просто дадут в руки автомат и поставят задачу держать какой-нибудь бугорок на огромном пространстве от Азовского моря до Харькова.

— Вот если бы у меня был миллиард! — мечтательно воскликнул Валентин Репин и, казалось, улетел к своим химерам в заоблачные дали.

— Зачем тебе миллиард? — вернул я его землю.

— Я бы снял свой фильм и никуда не ездил, — назидательно сказал Валентин Репин, мол, при этом варианте и волки сыты и овцы целы.

— А ты договорись с ней, — посоветовал я.

— С кем? — обозлился он из-за моей тупости.

— С женой своей, — оценивающе посмотрел.

— Как-а-а-к! — закричал он в исступлении. — Без мата по падежам уже не обходится!

Голубые глаза его давно выцвели. Слишком много солнца в горах.

— Даже так?! — склонял я его к плюрализму.

— Даже так! — не уступил он ни дюйма.

В этот момент они и пришли, и окончательно разругаться с Валентином Репиным мы не успели. Обе — молодые, весёлые, и жизнерадостные, с тортом «эстерхази» и шампанским «Вдова Клико» наизготовку. Обе чмокнули меня в щёки и беззлобно укорили за то, что я их объегорил. Этим дело и кончилось. Я вздохнул с облегчением: мой фокус с ранней выпиской не имел тяжких последствий, и чего греха таить, я даже подумал, что мне уже везёт в этом плане, и самодовольно распушил хвост, хотя отныне не мог глядеть на Аллу Потёмкину беспристрастными глазами, умел Валентин Репин испортить жизнь.

Пока я ходил открывать дверь и извинялся таким образом, Валентин Репин быстренько разоблачился, переобулся и даже вылизал следы свои ног. Жанну Брынскую он встретил с заискивающей улыбкой раскаявшегося во всех грехах мужа. Хамелеон, подумал я со злорадством, хамелеон!

— Даже сумки не разобрали! — обнаружила она наш злой умысел и потащила их на дубовый стол к стеклянном углу между кожаными диванчиками.

Этот уютный уголок, сразу же за барной стойкой, между угловыми окнами, где можно было вволю сибаритствовать, очень даже мне нравился, но я его ещё не успел обжить, и к счастью, с жеребёнком мы сюда не добрались — место было светлым, а жеребёнок любила камерную обстановку с тёмными шторами и ночными, загадочными светлячками.

Алла Потёмкина, не отрывая от меня взгляда, прошлась по другую сторону барной стойки, с осуждением покрутила носом на мою стряпню, заявила, что пельмени на сегодня отменяются, и вылила их в раковину. Пельмени, действительно, развалились, как только закипела вода.

Я поймал себя на том, что слежу за ней, словно она в бикини. Надо сказать, что смотрелась она в нём великолепно, особенно бёдра и то место, которое было прекрасным, как тугой бутон розы. А ещё у неё было изумительное галифе. Мне нравились женщины с галифе, а не женщины, похожие на палочку для эскимо. То ли из-за этого, то ли ещё из-за чего-то, мне показалось, что между мною и Аллой Потёмкиной возникла приятная «космическая связь», как выразилась рыжая героиня сериала «Кухня». Но я не хотел ошибиться и зря не вилял хвостом, поджимая его на всякий случай, чтобы не попасть впросак. Сказывались многолетние психологические установки и чувство самосохранения, да и Инна-жеребёнок ещё не выветрилась у меня из головы, а где-то за ней маячила ещё и Валесса Азиз, которую я, честно говоря, тоже забыть не мог.

— А Вера Кокоткина замуж вышла, — сказала Алла Потёмкина, тряхнув прекрасной головкой, с ровным, как хирургический шрам, пробором тёмно-каштановых волос, которые от природного избытка завивались на кончиках.

— За кого? — спросил я, думая о её ногах, какие, должно быть, они гладкие и переливаются волнами под брюками, такого кричащего фасона, что она казалась в них обнаженной.

— За Зыкова, — так же незамысловато ответила Алла Потёмкина.

Но я-то знал, что она почему-то себя сдерживает, своего чёртика, которого порой проскакивал в её глазах, и озеро расплавленной лавы колыхалось в них.

— За того?.. — на всякий случай уточнил я.

— За того самого, — кивнула она на этот раз с усмешкой, потому что поняла меня с полуслова; и между нами возник маленький-маленький доверительный заговор, словно мы говорили на одном тайном языке.

Она принесла с собой туфли, и в них казалась выше и стройнее, и лодыжки у неё были такой прекрасной формы, что Леонардо да Винчи впору было рисовать их с разных ракурсов. Такие ноги были только у моей жены. Сердце защемило от мысли, что всё кончено.