На задворках "России"

"Потерян вкус к подлинности — копии считаются подлинниками. Пример возво­дящегося по соседству храма Христа Спасителя внушает мысль, что все восстанови­мо. А раз восстановимо — то можно сносить и делать потом ”лучше прежнего”. Исто­рические свидетельства теряют аутентичность...

Материальные и художественные элементы прошлого фальсифицируются с лег­костью мировоззренческих метаморфоз. Все проблемы разрешимы и заранее оправ­даны "подходящей” необходимостью...

По отношению к историческому наследию в Москве господствует все тот же ком­мунистический принцип — не содействие жизни, а ее волевая организация".

Выводы искусствоведа Комеча сами собой проецировались на все другие сторо­ны жизни.

Киреев был осторожен и действовал опосредованно: он уговорил Кублановского показать рукопись Залыгину (тот в те дни болел, отлеживался дома) и посвятил в дело Розу Всеволодовну, которая, конечно, немедленно переговорила с главным по теле­фону. Во всяком случае, когда Залыгин позвонил мне, он был, еще не видя заметки, решительно настроен против нее и выставлял как раз те аргументы, что я уже слы­шал от других.

А вечером того же дня звонит мне домой Кублановский, сообщает торжествующе: Сергею Павловичу заметка Комеча понравилась, сам пишет к ней послесловие!

Наутро застаю Розу Всеволодовну с телефонной трубкой: Залыгин как раз дикту­ет ей то самое послесловие. За обедом она нарочно громко, при всех, говорит Кире­еву:

— Руслан, там Сергей Павлович написал свои соображения о заметке Комеча, прочитайте!

Кирееву неприятно (его тактика себя не оправдала). Мне неприятно (нарушена процедура — с какой стати Киреев будет контролировать то, что идет по отделу пуб­лицистики?). Василевский, тот вообще замкнулся и молчит. На этот раз не вышло. Придется набраться терпения. А Банновой — нечаянное развлечение, и на щеках у нее так хорошо мне знакомые признаки волнения от удачно разыгранной партии...

Я часто забывал, что говорит она одно, в уме держит другое, а на запас прибере­гает вообще третье. Вот на это-то третье у меня, как правило, уже не хватало фанта­зии, как у всякого посредственного шахматиста, этим-то она и сражала!

С Киреевым у нее с самого начала не заладилось. После огорчительной отставки Долотовой она продолжала дружить с ней по телефону, зазывала в редакцию на чай. Общалась и с авторами, за Долотову обидевшимися, в том числе с Петрушевской. Частенько намекала, что неплохо бы, мол, Наталью Михайловну вместе с ее автора­ми в журнал вернуть, о чем-то таком сказала Кирееву, тот ответил грубо... Вернулась от него внешне спокойная, но обиду затаила глубоко. Она, как и Василевский, умела ждать своего часа. Но, с другой стороны, Киреев был почти официальным преемни­ком, а это означало, что ей нужно налаживать с ним стратегический союз (если она, конечно, собиралась остаться работать). Положение не из легких!

Зато одним из самых душевно близких Руслану Тимофеевичу стал в редакции Костырко. Сближали их, среди прочего, родственные вкусы, на мой взгляд, — отсутствие таковых.

Пускай это смешно, но я все-таки не могу удержаться от знаковой для меня иллю­страции. Однажды Костырко искренне восторгался фразой: "...синицы, цепляясь за вертикальность стволов, попискивают то там, то здесь..." При всем уважении к масти­тому очеркисту, которому эта фраза принадлежала (к счастью, она не характерна для его стиля), по мне, "цепляться за вертикальность" — верх бесчувствия или пренебре­жения к языку. Такие "красоты" в огромном количестве встречаются в рукописях, присылаемых начинающими авторами из провинции.

(Допускаю, что кто-то может по этому поводу вести речь не о культуре и бескуль­турье письма, а о двух разных культурах, "уходящей" и "новой", "реалистичной" и "вир­туальной" или как-то еще. Допускаю даже, что в моей иллюстрации будут искать ключ к уже описанным мной человеческим коллизиям и тем, которые еще предстоит опи­сать. Что сказать? Наверное, в чем-то я старомоден. Но и подобные "новинки" стары как мир; целые стада графоманов из века в век пасутся на этих давно выщипанных и вытоптанных лугах. Цирковые фокусы в литературе остаются фокусами, они нис­колько не приближают нас к тайне совершающегося за пределами слов и мыслей. Равно как ни одна эпоха не испытывала недостатка в проходимцах и негодяях. Так что "век негодяев", надеюсь, все-таки никогда не наступит.)

Несмотря на идейные разногласия с Роднянской, я почти всегда совпадал с ней в художественно-критической оценке прозы, публикуемой "Новым миром", а вот с Костырко — почти никогда. Многое из того, что особенно ему нравилось, вызывало у меня, если угодно, почти биологическое отторжение.