На заре красного террора. ВЧК – Бутырки – Орловский централ

Должен сказать, что вначале я, действительно, прятался и днем не показывался на улицу, а потом осмелел, стал свободно ходить по театрам и ресторанам, не теряя драгоценного времени, только ночевал у других, так как дома несколько суток дежурили красноармейцы. В эти дни шли выборы в Московский Совет, и отсюда вытекало стремление Чеки поскорее убрать нас с горизонта. Нам все же было рискованно выступать на собраниях, пришлось делать менее существенную работу в связи с выборами. А жаль! Почти год не дышали воздухом рабочих собраний. К тому же эти собрания оказались очень интересны. Помню в эти дни заседание Центрального и Московского комитетов партии с участием всех ораторов, выступавших на фабриках и заводах. Свыше десяти мест обслужено товарищами, и всюду одна и та же картина: недовольство коммунистами, острая жажда свободного слова, поворот симпатий в сторону социал-демократии. Коммунисты вынуждены были учесть перелом настроений в рабочей среде и объявили «новый курс» в профессиональных союзах, переходя на «защиту классовых интересов», добровольное членство и т. д.

Прошло несколько дней, и мы узнали, что Ф. Дана и его товарищей все же отправляют за границу. По-видимому, латвийскую визу удалось получить. Тогда мы, четверо подпольщиков, решили явиться в ВЧК. Это было утром 28-го января. В знакомой комнате секретно-оперативного отдела нас встретил со своей хитрой усмешкой Рамишевский. Пока наше дело слушалось в президиуме, прошло несколько часов. Мы накололи дров, растопили «пчелку» и вскипятили чай. Но наша судьба уже была решена. Нас повели в комендантскую, подвергли суровому обыску и по одиночке развели в разные камеры. Итак, снова в тюрьме, снова во Внутренней тюрьме ВЧК!

Окна плотно замазаны белой краской. Весь день горит электричество. Койки расставлены просторно. Уже пять лет тут живет чрезвычайка, а комната все еще не потеряла своего обывательского облика. Даже кафельная печь уютно смотрит из угла. Как только я вошел, меня с дальней койки окликнули приветствием. В камере оказался молодой поляк из той группы, с которой в ноябре я встретился в конторе Аванесова. За эти два месяца его успели выпустить на свободу и опять арестовать. Внушив доверие рассказом о собственных злоключениях, я скоро узнал историю своих соседей.

Один молодой рабочий, еще недавно социал-демократ отвел меня в сторону и конфузливо сознался, что попал за «липовые» документы: родные подвели. Рядом со мной помещался на койке благообразный, пожилой человек с громкой в советской России фамилией. Он привезен из Петербурга, где заведовал отделением Нобеля. Его обвиняют в том, что он продолжал до сих пор состоять на службе у Нобеля и получать от него деньги из Парижа, хотя, как известно, нобелевская нефть давно национализирована.

Наибольшее внимание обращал на себя высокий, стройный, с военной выправкой человек только на днях переведенный сюда из строгой одиночки. Крупная львиная голова, седая грива, которая не могла скрыть моложавости лица, большие, очень красивые руки, все изобличало голубую кровь и белую кость. Он оказался артиллерийским генералом и графом фон Э., по его словам, крупным землевладельцем Виленской губернии. Он уже давно передался на сторону большевиков и состоял военспецом при Академии Генерального штаба. Любопытную историю рассказал он:

— Несколько месяцев тому назад мы собрались кружком и решили как бы образовать новую политическую партию. Мы считаем себя марксистами, экономическими материалистами. Правда, мы отвергаем юного Маркса, не освободившегося от анархических иллюзий. Но зрелого Маркса, стоящего на почве эволюции, мы целиком принимаем. В применении к России мы исходим из факта коммунистической революции и на нем строим перспективы дальнейшего развития. Красная армия, воссоздание государственного; единства, возрождение мирового престижа — вот путь, по которому идет и должна пойти советская власть. И хотя мы не согласны с рядом деталей в системе управления, мы рассчитываем и здесь на эволюцию. В этом смысле наш кружок выработал программу и привлекло 30 человек в свою среду. Даже в «Известиях» была напечатана одобрительная заметка о нас. Мы назвались несколько неуклюже «эскамотистами», чтобы не назвать себя эволюционистами. Но вот, в один прекрасный день почти всех нас арестовали и держат в ужасных голодных условиях заключения…

Генерал особенно жаловался на плохое питание, хотя я должен сказать, что на этот раз в ВЧК кормили хорошо, а хлеба давали 11/2 фунта в день. На третий день меня перевели в другую камеру, где я нашел своих двух товарищей по неудавшейся поездке за границу. Оказывается, мы сегодня едем. Эта приятная новость была сообщена одному из товарищей. Но мед был испорчен большой ложкой дегтя.

— Мы хотели более чувствительно наказать вас, — сказали товарищу в конторе Чека, — и продержать вас подольше в тюрьме. Но, думаю, что вы уже достаточно наказаны.

— Как так? — недоумевая, спросил товарищ.