На земле живых (СИ)

  Хамал продолжал свои изыскания. Дом Риммона и Скала Риммона попадались ему в Книге Навина, в Книге Царств, у Неемии и Захарии. А вот - Черный род Риммон из Дамаска. Дьяволопоклонники. Волхователи. Факиры. Спасаясь от преследований, в десятом веке перебираются в Европу...

  - Сиррах, вы совсем ничего не знаете о корнях своего рода? Вы не евреи? - осторожно спросил Хамал Риммона.

  - Я осиротел в двенадцать лет. Но помню, мать говорила, что наши далекие предки - сирийцы.

  Хамал счёл за благо прекратить расспросы и углубился в архитектурные исследования.

   Но не все, подобно Хамалу извлекали из книг интересные сведения. Гиллель, пришедший как-то к Эммануэлю в спальню пожелать доброй ночи, несколько минут удивлённо следил за Ригелем. Лицо Ману было искажено, но в неверном свете пламени камина трудно было понять его гримасу. Эммануэль медленно рвал книгу и бросал листы в огонь.

  - Что вы делаете, Эммануэль?

  Ригель повернулся к нему. Нет, он лишь показался взволнованным. Черты были как обычно бесстрастны, лишь нижняя губа была брезгливо оттопырена, а в тёмных глазах, казавшихся почти чёрными, застыла тоска.

  - Я... замёрз.

  Хамал окинул взглядом вязанку дров около камина.

  - Не лучше ли использовать их? Жечь книги?

  - Почему нет?

  - Эммануэль!

  Ригель поднял на него смиренный взгляд, исполненный муки и кротости.

  - Простите меня, Хамал. - Ману оторвал от книги титульный лист и положил в огонь.- Я напоминаю вам, должно быть, Савонаролу или Торквемаду?

  - Скорее, молодого Лойолу. Но это не меняет дела.

  - Я понимаю.

  - Это что - желтый роман?

  - Нет.

  Эммануэль, бросив в огонь переплет, осторожно подвинул его кочергой подальше в огонь. Хамал прочёл на обложке имя Гельвеция.

  - Господи, он-то чем вам не угодил?

  - Это ужасно, Гилберт. Я только сейчас осознал это. Это непостижимо и страшно. Как объяснить, что книга, которая, казалось бы, битком набита высокими словами о человеческом достоинстве и благородстве, гораздо отвратительней и непристойней любого бульварного желтого романа? Его пошлость удручающа. Ничтожество и мерзость всегда ищут низость в основании любого поступка и события. Завистник, сребролюбец и развратник везде будет видеть только зависть, денежный расчет и разврат. Даже в Боге. Как они пошлы, все эти упорные утописты, превращающие человеческую природу в абстракцию, творцы женской эмансипации, разрушители семьи, составители обезьяньей родословной, чье имя ещё недавно звучало как ругательство, а сегодня стало последним словом науки! Это ужасно.

  - Я готов с вами согласиться, но жечь? Помилуйте, это аутодафе какое-то. Искушение было слишком велико?

  Эммануэль хмуро покосился на Хамала.

  - Не знаю. Это - не искушение, а оскорбление Бога Живого. Но вы правы, наверное. Я не должен был судить... Бог ему судья. Но, с другой стороны, для этого человека не было ничего святого. Почему же для меня должны быть святы его писания? - Эммануэль поворошил кочергой пепел и подбросил дров в камин. Потом виновато улыбнулся, - простите, Гилберт. Должно быть, вы все-таки правы. Не надо было этого делать. Ещё раз простите. Доброй ночи.

  Едва Хамал покинул его, Эммануэль задвинул засов и вернулся к камину. Затем сел, вздохнул и неторопливым движением вынув из-под кресла тяжёлый том Вольтера, открыл и, вырвав титульный лист и сморщившись как от зубной боли, отправил его в огонь.

  - Возможно, я не прав, - заявил как-то вечером Хамал, вернувшись с заседания Общества изучения древностей, - но сегодня имеет смысл общаться лишь со святыми, помешанными или отпетыми мерзавцами. Только они сохраняют главное свойство, a potiori fit denominatio подлинного интеллекта - свежую мысль. У остальных совершенно нечего почерпнуть. Совершенно нечего.

  - Мерзавцами? Хм. Вот уж не припомню, чтобы Нергал радовал нас свежестью мыслей, - пробормотал Риммон себе под нос.

  - Что с вами, Хамал? Ваши слова отдают вселенской скорбью. Для taedium vitae вы слишком молоды. - Морис догрызал копчёную тетеревиную ножку - остатки риммонова трофея. Рантье, с умилением глядя на него, с надеждой бил по паркету хвостом.

  - Судите сами, Невер! Слушал сегодня доклад о гностических Евангелиях. Автор доказывал, что наряду с оккультными фрагментами, там встречаются явные элементы христианства, и высказывал недоумение, почему они были нелиберально отвергнуты. Я люблю устрицы, но отвергну их, вымочи вы их в хрене, а, по мнению докладчика, надо давиться, но есть! Докладывал Уильям Элиот с богословского. И это длилось два часа, господа. Ужасно.

  В прошлый раз было интереснее. Мы обсуждали содержание римских палимпсестов, обнаруженных в 1816 году в Веронской библиотеке. Там был найден текст 'Институций' Гая, считавшихся лучшим учебником римского права. Доклад делал ваш любимец - Вальяно. Но это так - светлые промежутки. lucida intervalla.