На звук пушек

Несколько минут, казавшиеся вечностью, а французы как демоны ада вновь растворились в дыму.

Это был разгром. Полный. Несомненный.

Но французы отступили.

А значит…

Победа?

Еще одна победа.

* * *

На севере во всю мощь грохотало сражение. Орудия изрыгали огонь и облака дыма. На землю падал град снарядов, а над войсками распускались белые облака шрапнели. И каждое удачное попадание сопровождалось воинственным ревом с одной стороны, приветствующей отличное попадание, и недовольным ропотом противной, испытывавшей горечь за павших товарищей. А через мгновение, там, где прежде стенали, уже слышались крики восхищения, после удачного ответа собственных артиллеристов. И все звуки покрывал непрекращающийся стрекот митральез.

Счет соотношения потерь постоянно менялся, и всё рос, рос… Но никто не мог сказать, как качнутся в следующий миг весы сражения, ни одна сторона пока не могла одержать верх, получить явное преимущество.

Впереди французских позиций как волнорезы, о которые разбиваются враждебные бури, стояли три крепости, которые еще вчера были обычными фермами: Лейпциг, Москва и Пуэн-дю-Жур.

Основной удар немцев пришелся на долю Москвы.

Среди ее руин лежали изуродованные до неузнаваемости тела защитников. Камни, и битые кирпичи, все то, что раньше было строениями и оградой, земля, трава и еще не сгоревшее дерево – все было залито кровью. Песок перестал впитывать кровь, и она собиралась в лужи на всем пространстве двора.

Москва горела, и часть французов сгорела заживо, валяясь теперь черными головешками тут и там. Кто знает, что там могло гореть… может сами защитники? Но столб огня поднимался высоко в небо, а дым закрывал солнце.

Сто пятьдесят германских орудий продолжали обрушивать на Москву залп за залпом, и на месте французских позиций стояла непрерывная стена дыма и пламени.

Куски тел, оторванные конечности, винтовки, пробитые осколками ранцы, сломанные тесаки, россыпь патронов, пропитавшихся кровью. А между ними раненные и еще живые. Когда орудия затихали, и прусская пехота поднималась в очередную атаку, выжившие встречали ее огнем, укрываясь за убитыми лошадьми или телами товарищей. Потому что все каменное было обращено в пыль, а все дерево сгорело.

Атакующие немцы давно потеряли всех офицеров, перестали быть батальонами и ротами, а превратились в одержимых, видящих единственную цель своего существования. Захватить проклятую и такую желанную Москву. Захватить, а после можно и умереть, как другие.

Но французы держались. И очередная атака захлебывалась в собственной крови.

И вновь вступала в дело германская артиллерия.

В три часа по полудню, немцы решили обойти Москву.

Они вклинились между непреступной Москвой и каменоломнями Пуэн-дю-Жура. Для чего направили против единственного батальона французов, занимавшего ферму Сен-Юбер[89] четырнадцать рот пехоты, примерно столько же эскадронов кавалерии, при поддержке четырех батарей.

Три батареи едва успели развернуться, как были перебиты ружейным огнем французов. Оставшаяся огрызалась залп за залпом, но несла потери. И под прикрытием артиллерийского огня в атаку бросились пехота и кавалерия. Потери были ужасающими. До фермы добрался единственный кавалерийский полк, все остальные легли на пыль дороги. Но Сен-Юбер был занят.

Командующий немецкой 1-й армией фон Штейнмец решил, что захват Сен-Юбера открыл ему дорогу на Мец. Бог весть почему, но он был уверен, что сражается с арьергардом отступающей французской армии. Он дал приказ бросить в образовавшуюся брешь во французской обороне весь 7-й корпус Цастрова, включая всю его кавалерию и артиллерию. К тому же Штейнмец посчитал, что корпус – это не достаточно, и направил в усиление 1-ю кавалерийскую дивизию из корпуса барона фон Мантейфеля. И вся эта масса войск, десятки тысяч людей, тысячи лошадей, сотни повозок и орудий, была направлена по единственной дороге. Дороге от Гравелота к ферме Сен-Юбер, пролегающей между склонами, на которых находились французы. Это была не дорога, а один сплошной сектор обстрела. Поднимающийся полого вверх, и заваленная телами тех, кто пытался пройти по ней ранее.

Засевшие в каменоломнях и каменных зданиях Пуэн-дю-Жур устали и уже не получали подвоза… ен, де, труа, катр, сенк, сис… Да что там шесть, все двенадцать дней, со времен битвы при Шпихерне они не ели нормально. И уже шесть дней не получали подвоза, а три последних дня питались тем, что бог послал. Только шагали и дрались, от усталости и голода становясь все злей. За двенадцать дней они дрались уже три раза, и сегодня было четвертое сражение, в котором они участвовали. Это если не считать мелких стычек по пути от границы. Фроссар[90], командир корпуса, может, был и не самый талантливый военачальник, но труса в битвах не праздновал. А главное, если позволяли условия, он всегда очень толково выбирал позиции для своих войск. И сейчас он выбрал для своих ребят самые лучшие позиции в этой местности.