Наблюдатель

В этот момент из музыкального автомата зазвучали первые ноты White Christmas.

– Думаешь, это песня про снежок? – спросил Джулиан у Дженни, отодвигая свой стул.

– Ой, Джулиан, ты иногда такой придурок!

– Что ж, – хмыкнул он, – значит, Рождество у меня будет повеселее твоего!

* * *

Холодной январской ночью где-то неделю спустя я вернулся в Лондон. Она поставила пластинку Дасти Спрингфилд. Петли оконной рамы заиндевели, и, когда мы говорили, изо рта вырывались облачка пара и на секунду повисали в воздухе.

– Люблю такие ночи, – прошептала она. Каждый произнесенный ею слог образовывал кружок на моей коже, на мгновение застывая там, чтобы потом раствориться. Она уткнулась носом мне в шею. Я сжал ее ладонь в своей, притянул к себе – теперь мои губы соприкасались с ее губами.

– Я тоже.

Мне нравилось отсутствие отопления – и всяческой мотивации покидать квартиру. Металлический свет, пробивавшийся снаружи через запотевшее окно, казался чуждым и враждебным. Я чувствовал, что все, что мне нужно, – здесь, у меня под рукой, внутри магического круга отслаивающихся плинтусов.

– А твои родители знают про меня? – спросила она однажды, прижавшись ко мне в поисках тепла, когда мы шли по Гауэр-стрит к кафе.

– Мои родители вообще ни о чем не знают, – ответил я и сам удивился спокойствию собственного голоса, признававшего сам факт их существования. Она тихонько охнула – а может, я даже и не слышал ее вздоха, а лишь заметил его след в застывшем ночном воздухе.

Я толкнул дверь кафе – зазвенел колокольчик у входа и вспыхнул жгучий ацетоновый свет. По радио передавали репортаж с гонок. Кругом канцерогены да соль.

– Тебе тоже рыбу?

Она кивнула, сосредоточенно изучая пятнышки на линолеуме. Я завел светскую беседу с пареньком за прилавком, отчетливо ощущая, что чем-то ее расстроил, и желая поскорее уйти. Между тем репортаж по радио закончился, и мужской голос с мучительным выговором выпускника частной школы заговорил о матче Пяти наций, в котором Франция только что проиграла Шотландии.

– Как сегодня спокойно, – сказал продавец.

– Наверное, потому что холодно? – банально ответил я, глядя на Астрид и барабаня пальцами по влажному прилавку. – Говорит как Джулс, да? – хмыкнул я, указывая на стену, откуда лился бестелесный голос. Она лишь пожала плечами.

– Соль и уксус?

– Можно я сам? – попросил я – в кафе вечно жадничали.

Вернувшись в квартиру, мы поели. Пальцы ее были перепачканы газетными чернилами и жиром – как вдруг она спросила, не стыжусь ли я ее.

– С чего это ты взяла? – опешил я.

Она скомкала страницы Evening Standard в маленький шарик и подошла к умывальнику, чтобы вымыть руки.

– А почему твои родители обо мне не знают?

– Так вот что тебя расстроило?

– А что они думают о твоих шикарных друзьях? Им нравится Дженни?

Я поднял руки ладонями вверх.

– Мои родители не знают даже, что Дженни существует. Она бы съела их на обед, а они приняли бы ее за коммунистку. Или, увидев ее волосы, решили бы, что она за свободную любовь или что-то в этом роде.

Астрид посмотрела прямо на свет, как будто пытаясь не заплакать.

– А обо мне что бы они подумали?

– Господи, да не знаю я. Хрен его знает. Но ты бы им обязательно понравилась. Во всяком случае отцу… Не знаю. Когда моей матери в последний раз кто-то нравился, масло, наверное, еще давали по карточкам.

Вытерев руки о джинсы, я встал, пересек комнату и обхватил ее за плечи.

– Надеюсь, мы никогда об этом не узнаем. Надеюсь, ты никогда с ними не познакомишься.

– Но я хочу с ними познакомиться, – возразила она.

Я посмотрел на нее – в эти глаза со словно искрящимися радужками – и в тот момент отчетливо понял, что она единственный человек, которого я считаю своей семьей. Я притянул ее к себе и произнес, уткнувшись ей в макушку:

– Ты – моя семья. А на родителей мне плевать.

Крепко прижимая ее к себе, я вдруг остро осознал, насколько меня пугает мысль о том, что она – отдельный организм, что мы не связаны целиком и полностью в единое, неделимое целое, – хотя именно так я себя чувствовал. Интересно, подумал я, насколько крепко нужно ее обнять, чтобы слиться с ней? Вслух же – снова в макушку – добавил:

– Родители всю жизнь обращались со мной как с гребаным подкидышем, – очень тянуло закурить, но не хотелось ее отпускать. – Я вырос, ощущая себя чужаком, а потом поступил в универ, думая, что найду там таких, как я, – и оказался в окружении таких, как Джулиан.

Она хихикнула.

– Я люблю и Джулса, и Дженни, но они ничего обо мне не знают. И вообще ни о ком не знают – они живут на Марсе… Слышала, как они иногда разговаривают?

Я отстранил ее на пару сантиметров, снова заглянул в глаза, полюбовался вздернутым кончиком ее носа.

– Ты – моя семья, – повторил я, на этот раз тверже.

Она улыбнулась мне, и я впервые ощутил ответственность за нее. Ощущение было почти что приятным.

14

Лия