Над бездной

— Не очень нынче расщедрился! — брюзгливо проворчал Клеоним, спрятав монету под тюфяк и повернувшись на другой бок.

— Плохо бедняге, дед!.. он ведь за деньги только и любит-то!.. очень уж прожился. Жаль, жаль мне Люциллу!.. щедрая госпожа, только беспорядочная, неразборчивая… связалась она векселями с этой жидовкой с берега; оплетет она ее хуже, чем рыбу неводом!.. выбрала она себе жениха — мота, игрока… ох, дед!.. будь это наша Аврелия, то хоть давай они мне полприданого, не стала бы я помогать этим плутням. Не смею я взглянуть в лицо доброму Каю Сервилию… бедный! как они его морочат!.. как насмешничают!.. иное дело — ему помогать; я бы рада, зато трудно: Аврелия его терпеть не может, слышать о нем не хочет.

Катуальда присела на лавку к старику.

— Дедушка, — продолжала она голосом, прерывающимся от волнения, — милый дедушка, знаешь ли, какая беда-то случилась? ах!.. я даже вымолвить боюсь. Она, кажется, любит… любит Аминандра!.. посоветуй, дед, что мне делать?

— Аминандра… женатого… с чего это ты забрала в голову, глупая? довольно болтать: ступай наверх!

— Успею, ведь я теперь не тайком пришла. Аврелия очень легко могла влюбиться, потому что Аминандр был ее учителем, а кроме него она молодых людей никогда вблизи не видала, разве только наших дуралеев-рабов да пахарских сыновей, что не пересчитают пяти пальцев. Продать в каменоломню образованного, умного человека за то только, что он стал не нужен и дали хорошую плату, ах, как это жестоко! как жестоко!

— Ну, ну, полно, не плачь!.. ведь он уж теперь не в каменоломне.

— Знаю, дед. Но если б его не продали, не разлучили с женою, он не сделался бы разбойником.

— А может быть, это и к лучшему.

— К лучшему?! что ты говоришь, дед?

— А то говорю, что бабьему уму разуметь не следует.

— Не понимаю твоих слов. Ты знаешь, что Аминандр — все для меня: он мой избавитель, учитель, друг! если он похитит Аврелию, как хочет Фламиний похитить Люциллу, то… ах, какое будет горе!.. бедная Хризида!..

— Начнет баба языком молоть, так усталости на это нет!.. видно, язык-то не жернов!.. ступай наверх; я спать хочу.

— Не упрекай, дед!.. я и жерновом мелю почти каждый день, вместо старой Эвнои.

Глава XII

Ундина лазурного грота

Спальня Люциллы, находившаяся на втором этаже, была причудливо отделана вся диким камнем, выкрашенным в светло-голубой цвет. Огромные глыбы, поднимаясь от пола к потолку, образовали разнообразные гроты, арки и колонны; весь потолок был покрыт также дикими камнями, и настоящими, и искусно сделанными из глины, выкрашенными, подобно стенам, светло-голубой краской, на которой сверкали кораллы и перламутровые раковины, выглядывая из-за зелени вьющихся растений, пальм, роз и других детей Флоры, росших в голубых вазах из дикого камня.

Это было подобие волшебного, лазурного грота на острове Капри, близ Неаполя, уже и тогда известного своей красотой.

Капризная дочь Семпрония, проезжая с отцом из Рима на виллу Сервилия, посетила этот грот и непременно захотела обладать если не им, то подобием его.

Любивший до обожания свое единственное детище, богач устроил ей лазурный грот в доме своего друга, не взирая на слабый протест последнего, который, впрочем, не очень противился этому, потому что сам, поэт и идеалист в душе, любил все необыкновенное. Он влюбился и в Люциллу в первые дни ее пребывания у него, но после не только скоро охладел к капризной, избалованной красавице, но стал даже искренно презирать ее и желать выжить из своего дома каким бы ни было способом.

Старый холостяк привык тихо жить в своей деревеньке; привык видеть всеобщее спокойствие в своем доме, благосостояние невольников, строгое распределение времени труда, покоя и удовольствий.

Люцилла перевернула, так сказать, всю его жизнь кверху дном; она сбивала с толку своими причудами его слуг, нарушала их покой и днем и ночью, вставала, ложилась, обедала и ужинала, когда хотела, играла на лире и пела по ночам или бегала по саду со своими десятью невольницами, молодыми и прекрасными, одетыми в богатые платья; это последнее обстоятельство особенно не нравилось Сервилию, потому что и его рабыни стали желать для себя нарядов лучших, нежели их чистые, но простые одежды домашнего тканья.

Рабыни спали на мягких постелях под занавесками в просторной комнате, находившейся рядом со спальней Люциллы.

Поэтическое великолепие спальни нравилось молодой галлиянке, но не увлекало ее до восторга, потому что, несмотря на свою юность и провинциальную наивность, Катуальда уже очень хорошо знала цену всего этого, — знала, что все это очень дорого, красиво, эффектно, но в то же время глупо, пусто и непрактично, — весьма похоже, как ей думалось, на душу и ум очаровательной живой богини, обладательницы этого великолепия.

Душа Люциллы была таинственной загадкой даже и для образованных людей; как же могла ее понять и оценить молодая невольница, никого и ничего не видевшая и не знавшая в мире, кроме своего околотка и тамошних жителей?