Над Кубанью зори полыхают

— Святая дева Мария, — шептала она. — Дойти бы домой живою, у отца и матери прощения попросить, а там что будет.

Вот и двор Матушкиных. Опустившись у калитки на гнилую колодину, женщина заплакала, в первый раз заплакала после того, как сбежала из дому с Яшкой.

Подбежал лохматый Барбос, радостно заскулил и лизнул хозяйку в лицо.

— Барбосушка, милый! — простонала Аксютка. — Узнал! Она обхватила руками шею старой собаки и зарылась лицом в жёсткую шерсть. Барбос не вырывался. Он приветливо помахивал хвостом.

С трудом Аксюта добралась до крыльца. Из щели прикрытых ставень просачивался желтоватый огонь коптилки. Она с трудом повернула щеколду на двери.

— Бог милости прислал! — смиренно приветствовала она родителей.

Мать, сидя на лавке, пряла, отец чинил хомут. Увидев дочь, они оцепенели от неожиданности.

— Аль не рады, что в родительский дом вернулась ваша дочь? — спросила Аксютка, криво улыбаясь. —Ранетая я… Умирать домой пришла.

Мать всплеснула руками, вскочила с лавки и успела подхватить пошатнувшуюся Аксюту. Отец отбросил хомуты и тоже бросился к ней.

Они спрятали дочь в тёмной кладовой. Боялись вызывать фельдшера. В станице стоял карательный отряд. Узнают белые — несдобровать. Аксюта металась в кладовой трое суток. Мать лечила её своими средствами, но ничего не помогало. Утром на четвёртые сутки Аксюта скончалась. Под подушкой у неё оказалась записка. Косыми, ломаными буквами было написано: «Папаня и маманя, простите меня и не вините! Любовь у меня была большая к Яшке. Вместе с ним в лесах скрывалась и вместе воевала против беляков. А дело красных — правое, верьте».

Долго по складам разбирал Аксютины каракули отец.

— Видно, дрожали руки у доченьки, трудно разобрать, — проговорил он, передавая матери письмо. — Прощения просит у нас.

Мать зашила письмо в шёлковую тряпочку и, как ладанку, стала носить у себя на груди.

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ СЕДЬМАЯ

Последние обозы белых покинули Ново–Троицкую на рассвете. В станице осталась только небольшая казачья часть под командой есаула Василия Колесникова. Ему было приказано на несколько часов задержать передовые цепи красных, чтобы дать возможность обозам укрыться В закубанских лесах. А подъесаулу Петьке Сорокину было приказано провести мобилизацию ново–троицких казаков. Сорокин и его подручные плетьми и наганами выгоняли прятавшихся станичников. Всех без разбору стариков и молодых казаков сажали на лошадей, вооружали чем попало, вплоть до вил и охотничьих дробовиков, гнали их на станичную окраину и распределяли по канавам и густым окраинным садам.

В глубоком рву, за своим садом, с ржавым охотничьим ружьём сидел Карпуха Воробьев. Чуть в стороне от него с вилами–тройчатками пристроился Илюха Бочарников, а ещё дальше с обрезами в руках Костюшка и Миколка Ковалевы.

— Я так считаю, Карпуха, — говорил Илюха Бочарников. — Ежели нас мобилизовали, то должны дать подходящую оружию! Красные-то, они ведь не сено, чтоб я на них с вилами пер.

— Ты это Петьке бешеному сказал бы, кум! — ответил Карпуха. — Я ему про винтовки говорил, а он рычит, как собака, да наганом мне в харю тычет.

— А я считаю, что надо нам уйти домой, как есть мы — мирное население, — настаивал Илья.

Но в это время где-то у выгона гулко захлопали выстрелы.

Карпуха вздрогнул и, швырнув ружье себе под ноги, торопливо закрестился:

— Великомученик Пантелеймон, Егорий Победоносец, спасите и помилуйте от пули быстрой, от шашки вострой!

В соседнем саду загремели беспорядочные выстрелы. В ответ застучал пулемёт красных. Над канавой с визгом неслись пули.

Пригибаясь, Карпуха пополз в глубь сада и припал к земле под старой кудрявой алычой.

Снова застрекотал пулемёт. Карпуха всем телом прижался к земле. С воем и свистом пронёсся снаряд. Совсем близко, со стороны речки, раздалось дружное «ура».

Карпуха завозился под кустом.

«Куда, куда спрятаться?» — раздумывал он.

Залез в скирду Илюха Бочарников. В бороде и усах его застряли соломины.

На Козюлиной балке было тихо, но в центре станицы продолжалась перестрелка. Арьергардный заслон белых медленно отступал, отстреливаясь. Петька Сорокин строчил из пулемёта с колокольни старой церкви. И не замечал, что к нему сзади подкрадывается звонарь— щуплый, хромой солдат–инвалид из иногородних. Он оглушил подъесаула своим костылём. Потом понатужился и сбросил его с колокольни.

Утром следующего дня с музыкой и песнями в Ново-Троицкую вступили красноармейские части. Взбодренные музыкой кони играли под всадниками.

За конниками в шлемах–будёновках протарахтели тачанки с пулемётами, прошло несколько пушек. А потом в станицу вошла казачья часть. Кубанки всадников перекрещены алыми лентами. Протяжно лилась старая казацкая песня:

По–над лесом лежит шлях, да дороженька.Э–э-эх! Шлях, да дороженька!Широкая, ой, да приубитая,Ой, и приубитая, слезами политая…

Песня всколыхнула притаившуюся, настороженную станицу. Из домов повыскакивали бабы, за плетнями замаячили бороды стариков.