Над Кубанью зори полыхают

— Нет, Иван Панфилыч! При новом положении, при новой власти, оказывается, не я хозяин в станице, а хозяйничают, кто как захочет. В земельном комитете говорят, что приказ Временного правительства в пользу новой России. Вот ты с ним и поспорь. А приказ такой есть, хотя и сам Филимонов с ним не согласен.

Атаман подошёл к овцеводу, обнял его за сутулые плечи.

— Надо терпеть. Бог терпел и нам велел! Ты, Иван Панфилыч, не спеши сгонять своих овец с Чернышевского участка. Лошадей выгоняй на казённые земли, что в лесу расположены. Взыскивать за то с тебя не станем. Не бойся.

— Что ж дальше‑то делать, Евсей Иванович? — всплеснул руками Шкурников. — Эдак в карманах у нас скоро начнут шарить.

— Что делать? — переспросил Колесников. И, заложив за спину руки, прошёлся по комнате. — Ждать приходится, Иван Панфилыч. Правительство наше теперь как называется? Временное! Вся политика теперь временная. Знаешь что? Поезжай сам в область, может, что и выйдет!

Шкурников встал, глубоко вздохнул. Заходил из стороны в сторону.

— Нет, Евсей Иванович! Спасибо за совет! Никуда я не поеду. Как‑нибудь своей головой проживу. — Лицо его вдруг словно окаменело. — А только коль будем мы ждать да поджидать, то и голов лишимся. Они нас за карман, а мы их должны за горло! Ты что думаешь — на этих самых иногородних оружия не сыщется?

Атаман замахал руками, подбежал к дверям кабинета и выглянул в коридор.

— Что ты, что ты, Иван Панфилыч! Христос с тобой! — Атаман прищурил глаза. — О таких делах кричать не полагается…

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ТРЕТЬЯ

Еще в тринадцатом году участковый начальник Марченко взял в аренду за бесценок около ста десятин казачьей земли, пятьдесят церковной да своего надела у него было двадцать пять десятин. Пригласил к себе участковый двадцать хозяев из бедных казаков и иногородних, у которых были лошади и плуги, и сдал им землю в обработку на три года по двадцать пять рублей за десятину в год. Молотилку приобрёл за чистые доходы с арендованной земли и стал пускать её в прокат. Так не сеял он, не жал, а богател.

В семнадцатом году хлеб в несколько раз повысился в цене. И тогда участковый решил ввести новую оплату за свою землю. Третья мера обмолота в амбар участковому, третий воз сена в скирду участковому.

Заволновались арендаторы, заспорили. А потом их выборный категорически заявил:

— Не дадим третью меру! Теперь не царское время! Равноправие и свобода всем дана. Не желаем платить по–старорежимному ископщину. Получай николаевскими бумажками, как раньше было, вот и все!

Участковый рассвирепел:

— Да что вы мне эти николаевки тычете? Ими, может, скоро, прости господи, только стены оклеивать придётся.

Поспорили, покричали и к согласию не пришли. Начался обмолот хлеба. Разъезжает участковый с тока на ток. Взвешивает на ладони тяжёлую пшеницу гарновку, на зуб пробует — хороша! И уже вкрадчиво убеждает:

— Ну как, хлеборобы? Думаю, спорить не будем? Везите мне третью меру. А?

Но и казаки и мужики одинаково угрюмо молчали. Так и уехал начальник ни с чем.

На другой день на полевые тока явились вооружённые казаки, присланные участковым. Под страхом смерти приказали они хлеборобам нагрузить подводы зерном из расчёта третьей мерки. Под конвоем потянулось десять фур с зерном к амбарам участкового.

И тогда все арендаторы сразу прекратили обмолот. С вилами следом за подводами двинулись. Когда обоз ехал по станице, любопытные спрашивали:

— Штой‑то это? Али ворованный хлеб везут?

Отвечали хлеборобы со злобой:

— Ворованный, а то какой же! — Участковый ограбил нас! Насильно наш хлеб с токов забрал.

Толпа росла. Со всех сторон к подворью участкового шла беднота, солдаты и казаки, пришедшие с фронта. Как только телеги въехали во двор, конвойные казаки, от греха подальше, исчезли кто куда. Толпа заполнила двор. Мешки с зерном никто из работников не решался сгружать. Урядник поскакал в правление.

Участковый вначале рассвирепел. Но глянув издали на то, что творится у его амбаров, помчался к атаману за подмогой.

-— Евсей Иванович, ты же атаман! — отирая платком вспотевшие лицо и шею, говорил участковый. — Что же это у тебя в станице делается? Поднимай казаков!

Но атаман только развёл руками:

— А я тут при чём? Твоя каша, ты и расхлёбывай. Ты не спрашивал меня, когда хлеб отбирал. Забыл, какое сейчас время? —И, обратившись к уряднику, спросил: — Сколько фур пригнали?

|г. — Десять.

— Как бы нам через эту твою жадность всем шкурой не пострадать… — Атаман вздохнул и исподлобья взглянул на красного, распаренного участкового. — А моя такая думка: не время сейчас народ злить! Он как порох: брось искру — и взрыв всё разнесёт.

— Что ж это ты мне советуешь, атаман? — раздражённо спросил участковый.

— А советую я тебе отдать это самое проклятое зерно обратно. Черт с ним!

Участковый злобно запыхтел и, заёрзав на стуле, крикнул на урядника:

— Чего стоишь тут?! Скачи на подворье. Скажи сукиным сынам, нехай забирают хлеб и везут по домам!