Над нами синее небо

Щедрые обещания судила и радиостанция «Свободная Европа». Преследовалась одна цель: соблазнить кого-либо из наших летчиков перелететь на Запад. Конечно, на новом реактивном самолете советского производства. Листовки попадали к тем, кому были доверены самолеты. Летчики прежде всего со знанием дела рассматривали снимки женщин, а уж потом читали текст. В большинстве своем читали без комментариев и после этого шли сдавать листовки. Призывы их не привлекали.

И несмотря на это, генерал и капитан, командиры и политруки, кадровые работники всех ступеней и сотрудники контрразведки имели много забот. Старались отбирать для переподготовки на реактивных самолетах лишь тех пилотов, которые действительно образцово несли воинскую службу, и, само собой разумеется, тех, в отношении которых была твердая уверенность, что все возможные обещания и призывы из мира «демократии» на них не подействуют.

Однако дело было не только в листовках и разных других призывах с Запада. В памяти еще сохранился неприятный горький опыт 1948 года, когда перелет на Запад, иногда даже целыми семьями, не был редким явлением. С той поры прошло всего лишь три года, но обстановка теперь была уже в корне иной, и все, кто нес ответственность за отбор летчиков, говорили себе: «Черт никогда не спит». Естественно, не обошлось без осложнений. Речь шла о весьма важном вопросе, решение которого нередко определяло судьбу человека, — о доверии или недоверии к людям.

Первую тревогу вызвал случай с надпоручиком Костечкой. Это был опытный летчик, ответственно относившийся к своим служебным обязанностям, но в то же время далеко не скромный в личной жизни: женщины, алкоголь, денежные долги. Долго колебались, стоит ли допускать его к полетам на реактивном самолете. Расходились во взглядах, и даже генерал проявлял не свойственную ему нерешительность. Ему было жаль хорошего летчика и израсходованных средств.

«Дай мне сотню крон, я возвращу долг в долларах с процентами. Улетаю», — обратился однажды к кому-то из друзей Костечка, будучи уже немного выпивши.

— Почему вы еще колеблетесь? — спросил капитан генерала, когда стало известно о намерениях надпоручика. — Разве мог бы кто-нибудь высказать такую мысль, если бы серьезно к этому не готовился?

— Глупости, Елинек, — заметил генерал. — Знаешь, уже давно был бы конец света, если бы осуществилось все, что люди говорят за рюмкой водки.

— Что у трезвого на уме, то у пьяного на языке, — ответил капитан любимой пословицей своей жены. Всякий раз, когда жена произносила ее в гостях, для капитана это означало, что наступило время идти домой. Но поскольку сейчас на столе в кабинете генерала ничего, кроме бумаг, не было, то поговорка прозвучала как веский аргумент.

Генерал вызвал по телефону работника отдела кадров.

— Отстранить Костечку от полетов, — приказал генерал, когда вызванный работник вытянулся перед ним. — За недостойное поведение в личной жизни и ошибки в политических взглядах.

После перевода на тыловую службу Костечка повел себя еще хуже: пил, скандалил, не вылезал из долгов. В конечном счете пришлось бесславно уволить его с военной службы. Капитана долго терзала мысль о том, что этот случай остался на его совести.

Совершенно иные обстоятельства были связаны с капитаном Тлукой. В части его прозвали «строитель храма». Правда, эта кличка была далеко не точной. Хотя Тлука и был по профессии каменщиком, он никогда не работал на строительстве храма, а только лишь принимал участие в его ремонте. Занимался этим уже больше года в свободное время по воскресеньям. Конечно, об этом знали все. Вначале люди удивленно пожимали плечами, а политруки старались его убедить, что такая работа принижает достоинство офицера и нужно с ней покончить. Но Тлука не обращал внимания на их слова, и со временем в части привыкли к тому, что он таким оригинальным образом использует время своего отдыха. Тем более что служебные обязанности им выполнялись хорошо, а по политической подготовке он считался одним из лучших.

Но наступил момент, когда надо было решить вопрос, быть или не быть ему летчиком на реактивном самолете.

«Доверия не заслуживает, — указывалось в проекте решения, представленном командиром части. — Религиозный холуй».

«Политрук исполнял, — подумал капитан, читая проект. — Религиозный холуй — это его формулировочка».

Может быть, не желая подрывать авторитет политрука части или потому, что ему показалась правдоподобной религиозная приверженность Тлуки, капитан согласился с проектом решения.

— Еще подумаем, — сказал генерал, выслушав точку зрения капитана.

Раньше чем пришли к окончательному выводу, капитана пригласил к себе ксендз, прогрессивное отношение которого к социализму было широко известно.

— Вы, очевидно, считаете себя принципиальным политруком, — обратился ксендз к капитану, все еще удивленному приглашением и старавшемуся предположить, что может получиться из этого разговора.

— Вот вы решительно намерены принести несчастье офицеру за то, что он кое-что ремонтирует в костеле. А вы с ним-то беседовали?