Над словами

– Это твоё дело, – сказал Ирселе, зажмурившись. – Моя невеста там, под замком, и о ней, в отличие от тебя, некому позаботиться. Твой сын в порядке. Я советую тебе покинуть Ордалл как можно скорее.

Он развернулся и вышел, оставляя Аяну глотать ртом воздух, точно рыбу, выброшенную на берег.

Она стояла, не веря своим ушам, пытаясь унять неукротимые позывы тошноты. Нет, нет. Она не может бросить Кимата! Как она тогда увидит его? Конде не дадут покинуть Ордалл с сыном!

– Стой! – крикнул Верделл, кидаясь за ней и хватая за воротник камзола. – Стой! Куда! Кира!

Она летела, отталкивая его, за ворота. Кимат! – билось в голове, бесконечно повторяясь. Конда! Кимат! В ушах шумело, и Верделл пару раз увернулся от её кулаков.

– Кира, куда ты?! Не езди туда! – крикнул он, задыхаясь, в дверях конюшни.

– Инни! Инни, Ташта!

"Там, та-да-дам, та-да-дам", – стучали копыта по обочине. Что-то неосознаваемое накрывало собой рассудок, что-то древнее, непреодолимое, такое же, как то, что заставляет новорожденного жеребёнка подниматься на ноги и идти, и оно толкало её и тянуло к Кимату, затмевая собой всё остальное, отодвигая мысли и чувства назад, назад, как мир, летящий сейчас мимо неё.

Рощи олли сменялись оградами больших домов. Жёлтый дом Пай, ярко освещённый в темноте, вынырнул из-за деревьев. Верделл отстал, осаживая Нодли за рощей.

Аяна направила Ташту к боковым воротам и соскочила с него. Конде нельзя видеть её, но у него есть верный Арчелл.

– Эй, Айдерос! – крикнула она. – Мне нужен Арчелл!

– Арчелл не выйдет, – шёпотом ответил Айдерос, выбегая из сарая. – Анвер, лучше уезжай. Уезжай быстро, пока...

– Эй! – крикнул Рейделл. – А ну, стой!

Со стороны дома послышался шум, и Рейделл выскочил за ворота и обежал Ташту, преграждая путь на дорогу. Аяна напряжённо вглядывалась в сумерки, и попятилась, потому что из дома к воротам спешил Пулат в сопровождении Воло и Бакта.

– Это ты? – злобно воскликнул он. – Ты нарываешься!

Аяна дёрнулась было бежать, но Рейделл раскинул руки и шагнул к ней.

– Ещё раз увижу тебя тут, – сказал Пулат, – и тебе не жить. Ты поняла меня?

– Ты связан клятвой! – крикнула Аяна. – Я хочу увидеть хотя бы сына!

– Я пообещал не трогать тебя, если ты исчезнешь из нашей жизни, – сморщился Пулат. – Но ты сама нарываешься. Не вынуждай меня! Это не твой сын! Он дитя рода Пай!

Он взмахнул рукой, и вдруг Ташта прыгнул вперёд, прижимая уши, мимо Аяны.

– Нет! Стамэ!

Она дёрнулась вперёд в попытке удержать его, но он летел, хищно оскалившись, в ворота, целясь в плечо Пулата.

Аяна метнулась за ним. Что-то бесшумно блеснуло, и Ташта дёрнулся.

Его ноги подкосились, и Аяну словно ударили поленом в грудь, выбивая сердце из груди через глотку. Ташта падал, падал вперёд, и из горла его хлестала кровь.

Воло одним движением вытер клинок об камзол Бакта и бесшумно сунул его в ножны у того на поясе.

Ноги Ташты дёрнулись, будто он пытался убежать, и он прохрипел один раз, потом ещё, и Аяна застыла в безмолвном крике, не в силах оторвать взгляд от его ног, которые бежали, бежали, бежали... остановились.

Ночь. Ночь. Ночь была перед глазами. Она сделала шаг вбок, вытянув руку, и наткнулась на что-то... ткань. Камзол Рейделла. В ушах стоял хрип Ташты. Ташта. Ташта!

Она врезалась в дерево, потом ещё в одно. Тишина была мёртвой, только в ушах стоял страшный звук, и в темноте перед глазами дёргались отполированные ковалем копыта.

Крик её был хриплым, как крик Ташты. Она рухнула на колени и поползла, крича, не видя ничего. Камни среди травы обдирали руки. Макушка стукнулась о какой-то пень, и наконец деревья закончились, и руки нащупали камень. Она ползла на четвереньках, пытаясь своими криками заглушить хрипы, стоявшие в ушах.

Что-то подхватило её.

– Кира, кира! – крикнул Верделл. – Кира!

Он тащил её, потом перехватил на руки. Темнота отступала, и звёзды, безжалостные, холодные, вечные, мерцали над ней в холодном синем небе.

61. Линза с закопчёнными краями

Хрип Ташты рвал сердце, его ноги били воздух. Аяна села на кровати. Свет слепил глаза. Какой свет? Над ней же были звёзды.

Голубые занавески... Спальня. Подушка пахла волосами Конды. Она повернула голову.

– Верделл сказал мне. – Лойка сидела в углу. – Я сожалею.

Аяна зарыдала. Тёмное пятно на сине-зелёной блестящей подушке росло, но горе внутри не уменьшалось. Кэтас, Ташта! Аллар! Йере! Инни!

Она сунула ноги в домашние туфли и бросилась вниз, сдерживая судорожный позыв.

Холодная вода купальни обжигала лицо, словно пощёчинами, но тошнота душила судорогами, будто кровь, вырывающаяся из горла Ташты. Его ноги дёргались в бесплодном, бесконечном беге перед глазами, и она яростно зарычала, окатывая себя ледяной водой.

Верделл помог ей доковылять до стола на кухне, и она села, разглядывая разодранные ладони.

– Дайте рум. – Голос был бесцветный, пустой, как всё внутри. – И тряпки.

Рум обжигал. Он обжигал снаружи, а внутри жгло едкое, как щёлок, нечто, разъедавшее нутро. Аяна встала и вышла в холл, посмотрела наверх, на лестницу, и легла на ковёр, на котором стояла.