Над Волгой

От звезд и стен Кремля, от красных полотнищ и флагов ляжет розовый отсвет на дома и улицы, как будто утренняя заря наклонилась над Москвой.

Со всех улиц к Дому союзов стекаются люди. И Петя идет и несет астры, которые Екатерина Михайловна привезла на вокзал, закутав в платок, чтобы они не озябли.

Разглядят там корейские ребята Петю Брунова с белыми астрами? А то Петя сам их разыщет…

«Надо поподробнее расспросить папу о Москве, — думал Володя. — Поговорить бы с ним обо всем. Соскучился… Нет его дома и нет!»

Между тем именно сегодня Павел Афанасьевич пораньше ушел с завода, чтобы провести вечер с Володей.

«Мало видимся! — думал и Павел Афанасьевич, шагая, как всегда, с работы пешком вдоль нелюдной, засаженной тополями улицы. — В крайность ты ударился, Павел Афанасьевич, — пенял он себе. — Забросил мальчишку. Растет сиротой. Эх, Лукерья Матвеевна, пожить бы тебе еще годика два, пока парень в возраст войдет! Ему ведь и ласка еще нужна. Его и пожалеть еще надо. Ни за что, просто так, от любви пожалеть!»

Павел Афанасьевич так разжалобил себя, что, придя домой и не застав Володю, страшно расстроился. «Видно, на комсомольском собрании», — решил он и принялся готовить ужин. Он накрыл стол по-парадному, нарезал колбасы, хлеба, раскрыл банку варенья и, включив радио и слушая какую-то незнакомую музыку, курил и ждал Володю.

«У других матери, у других в доме жены, а мы с тобой живем бобылями. Бобыли мы с тобой, Володька. В общем и целом, жизнь у нас с тобой одинокая».

Володю ли жалел он, сидя возле радио и куря одну за другой папиросы, себя ли? Вошла в жизнь несмелая радость, поманила и погасла. Не сбылось, Павел Афанасьевич. Вели-ка сердцу потише стучать, некуда ему торопиться…

А Володи все нет.

«Разболтался парень! — начал сердиться Павел Афанасьевич. — Из подчинения вышел. Пропал до ночи, — ни вопросу, ни спросу».

Концерт кончился. Включилась Москва, и Павел Афанасьевич услышал бой кремлевских курантов. Двенадцать.

«Ну, задам я тебе взбучку! Распустили мы молодежь! Растут своевольцы. Как вы с жизнью встретитесь, если о порядке понятия нет? Я это нынче прикончу. Я такое внушение тебе пропишу!»

Наконец в двери тихо повернулся ключ, Володя на цыпочках вошел в прихожую.

— Поди сюда, своеволец! Поди, я чуб тебе натреплю, чтобы знал, как за полночь в дом являться! — крикнул из комнаты Павел Афанасьевич и сам вышел к Володе и увидел его распахнутые, как окна, глаза. — Откуда ты такой? — спросил Павел Афанасьевич, забыв, что собирался «прописать» Володе внушение.

Они долго просидели за столом. Павел Афанасьевич забыл и о позднем часе и о своем отцовском благоразумии. Благо завтра воскресенье.

На ночь он заглянул к Володе. Володя спал. Мальчишеский чуб растрепался по подушке, пухлые губы чуть приоткрылись, и, должно быть, безмятежные сны виделись ему — таким ясным было лицо.

«Сын ты мой, сын! — подумал Павел Афанасьевич. — Набираешься сил помаленьку, Владимир».

БОРЬБА ЗА МИНУТЫ

— Я удивляюсь. Когда же?

Толя Русанов задавал этот вопрос после каждого урока математики, и его светлые бровки печально поднимались на лоб.

— Я удивляюсь. В первой четверти он спросил меня один раз. Вторая четверть в разгаре…

Шли дни. Петр Леонидович стремительно вбегал в класс и, на ходу открывая журнал, вызывал к доске одного, другого, третьего. Он не любил тратить попусту время. Он умел одновременно слушать ответ, проверять чью-то взятую с парты тетрадь, круто повернувшись, застать кого-то врасплох и неожиданным вопросом вывести из задумчивости, и всю первую треть урока Толя Русанов ждал. Петр Леонидович не сидел за столом. Он мог встать у двери и оттуда слушать ответ или очутиться вдруг у окна или у чьей-нибудь парты, и всюду за ним следовал ожидающий, требующий, недоуменный взгляд Толиных глаз.

Когда Петр Леонидович, кончив опрос, шумно захлопывал журнал и брал в руки мел, по партам проходил шепот:

— Толю снова не вызвали!

Петр Леонидович писал на доске цифры, мел брызгал в разные стороны белой пылью и крошками, а ребята за спиной учителя кивали Русанову и всячески выражали сочувствие.

— Внимание! — говорил учитель, еще не повернувшись к классу. Очевидно, он догадывался о том, что происходит у него за спиной. — Внимание! — Петр Леонидович начинал объяснять.

Ребята привыкли к тому, что пропускать мимо ушей объяснения Петра Леонидовича нельзя. Теперь редко случалось, чтобы Володя, подняв руку и вздернув обшлаг, кому-то напоминал о часах. Задачи, которые Петр Леонидович демонстрировал на доске, ребята не могли разыскать ни в одном учебнике. Иногда, забыв мел в поднятой руке, Петр Леонидович с острым блеском в светлых глазах вдруг говорил: «Этот закон был открыт в таком-то веке знаменитым математиком…»

Он говорил лаконично и ничего не сообщал, кроме фактов. Но фактов Петр Леонидович знал такое великое множество, что в конце концов установился порядок: на каждом уроке за пять минут до звонка учитель вытирал платком руки, и начиналась история. Это был короткий рассказ иногда из жизни чисел, иногда из жизни людей, изучавших и изучающих числа.