Надежда

— Я был на Сьерре, — сказал Гарсиа, тыча в сторону Маньена чубуком своей трубки. — Разберем по порядку. Сьерра озадачила фашистов; позиции там были исключительно благоприятны для герильи[54], народ способен на очень сильный и очень короткий удар. Дорогой господин Маньен, мы одновременно и питаемся и отравляемся двумя-тремя мифами. Прежде всего — французы. Народ — с большой буквы — совершил Французскую революцию. Прекрасно. Но из того, что сотня пик может одержать верх над плохими мушкетами, еще не следует, что сотня охотничьих ружей уничтожит хороший самолет. Дело еще осложнила русская революция. В политическом отношении она — первая революция XX века. Но, заметьте, в военном отношении она — последняя в XIX. Ни авиации, ни танков в царских войсках, у революционеров — баррикады. Как появились баррикады? Чтобы сражаться против королевской кавалерии, потому что у народа кавалерии никогда не было. Сегодня Испания покрыта баррикадами против авиации Франко. Наш милейший председатель совета министров тотчас после отставки отправился с ружьем на Сьерру… Может быть, вы недостаточно знаете Испанию, господин Маньен? Хиль, наш единственный стоящий конструктор самолетов, только что погиб на фронте рядовым пехотинцем.

— Позвольте, революция…

— Это не революция. Спросите лучше у Варгаса. Мы — народ, да; но это не революция, хотя мы только об этом и говорим. Я называю революцией следствие восстания, руководимого кадрами (политическими, техническими, какими хотите), спаянными в борьбе, способными быстро занять место тех, кого они уничтожают.

— И главное, Маньен, — сказал Варгас, подтягивая свой комбинезон, — инициатива исходила не от нас, как вам известно. Мы должны сформировать кадры. У Франко вовсе нет кадров, кроме военных, но с ним два известных вам государства. Никогда добровольцы не разобьют современную армию. Врангели были разбиты Красной Армией, а не партизанами…

Гарсиа скандировал слова, отбивая такт своей трубкой:

— Отныне не будет социальных перемен, а тем более революций, без войны, как и войны без техники. А…

Варгас одобрительно кивал головой в такт опускавшейся трубке Гарсиа.

— Люди не пойдут на смерть ради техники и дисциплины, — сказал Маньен.

— В таких обстоятельствах, как наши, меня меньше всего интересует, ради чего люди идут на смерть. Меня интересуют способы уничтожения врага. С другой стороны, заметьте: когда я говорю «дисциплина», я вовсе не подразумеваю то, что в вашей стране называют «муштра». Я думаю о совокупности средств, которые обеспечивают сражающемуся коллективу наибольшую эффективность (у Гарсиа была страсть к определениям). Это та же техника. И не мне вам говорить: кто как козыряет, это меня не интересует.

— То, что происходит сейчас за окнами, есть несомненное благо. И вы не хуже меня знаете, что его не слишком хорошо используют… Вы говорите: мы — не революция. Так будем же революцией! Неужели вы все-таки надеетесь на помощь западных демократий?

— Вы слишком категоричны, Маньен! — сказал Варгас.

Гарсиа направил на обоих свою трубку, словно дуло револьвера.

— Я видел, как демократии выступают против чего угодно, но только не против фашизма. Единственная страна, которая рано или поздно может нам помочь, кроме Мексики, это Россия. А она нам не поможет, потому что она — слишком далеко. А то, что происходит за окнами, господин Маньен, это Апокалипсис братства. Он действительно волнует. Я вас отлично понимаю: это одно из самых будоражащих явлений на свете, и видишь его не часто. Но его нужно преобразовать под страхом смерти.

— Вполне возможно… Но позвольте: со своей стороны я не допускаю, не хочу допустить конфликта между тем, что представляет собой революционная дисциплина, и теми, кто еще не понимает ее необходимости. Мечта о полной свободе, о власти самых достойных и так далее — все это, по моим представлениям, и составляет то целое, ради чего я здесь. Я хочу для каждого такой жизни, которая не определяется лишь тем, что он требует от других. Вы понимаете, что я хочу сказать?

— Боюсь, что вас не полностью ознакомили с ситуацией. Мы имеем дело с двумя государственными переворотами, последовавшими один за другим. Первый, самый обыкновенный семейный пронуксиамьенто[55], знакомая история: Бургос, Вальядолид, Памплона, вся Сьерра. В первый день мятежа в руках фашистов были все гарнизоны Испании. Теперь у них осталась только треть. В общем, это пронунсиамьенто побеждено. И побеждено Апокалипсисом.

Но фашистские государства, которыми правят не одни дураки, вполне предвидели провал пронунсиамьенто. И вот здесь-то и возникает проблема Юга. Учтите: у нее уже другой характер.