Наемник

— Хаук сказал, оса…

— Я, конечно, старый дурак. Но не дитя малое, а в эту отговорку только дитя и поверит.

Он пригубил еще.

— Только благодаря кому твоя девчонка невредимой вернулась? Вот, то-то же.

— Я вовсе не…

— Не перебивай старших. — Гарди повысил голос, но в его речи не чувствовалось ни злости, ни обиды. — Не знаю, что уж у вас там вышло, только вернулась она целехонька. И есть еще одно. — Он воздел палец. — Это для вас, одаренных, твоя девчонка сама по себе чего-то стоит. А у нас привыкли, что женщина украшает, вдохновляет и, гм, развлекает. Ну и наследники, все дела… И без мужчины своего она — пустое место. Ингрид твоя этому аспиду, конечно, мешает. Но всерьез он ее не воспринимает. А вот тебя — очень даже. Дыра-то на рубахе откуда взялась? Которую ты вчера зашивал?

— И это знаете? — покачал головой Эрик.

— Я же не слепой. Так что стерегись собственной тени, парень. Ну и я за тобой пригляжу, сколько получится.

— Зачем?

— Затем, что после того, как он тебя достанет, с девчонкой твоей разделается и Аделу к Творцу отправит, настанет мой черед.

Эрик открыл было рот, но Гарди остановил его, снова наставив палец.

— Сказал, не перебивай старших! Адела — хорошая девочка, не слишком умная, балованная, но добрая. Кому бы взбрело в голову ее убивать? Но она наследует после Хаука. И я. И ни у него, ни у меня нет законных наследников, младшим сыновьям вроде как и ни к чему было. Зато ублюдков у меня столько, что сам всех не упомню, да и на нем всегда девки висли, так что наверняка тоже наследил. И кому-то из них, похоже, очень хочется спать в родовом замке и есть с серебра.

— Если получится доказать родство, — заметил Эрик. — Вы ведь своих не признавали?

— Да это дело-то нехитрое. Письмецо от преподобной матери, что, дескать, эти двое втайне поклялись друг другу в верности перед алтарем, и он ей гривну подарил.

— Так это уже законный наследник получается.

— Получается. А то ты не знаешь, как это бывает когда, малафья в голову ударяет при виде пары сисек. Наобещать готов что угодно, если по-другому не соглашается, и даже думаешь, что обещание сдержишь. А потом оказывается, что ни она тебе не нужна, ни ты ей нахрен не сдался. Или ей кто побогаче подвернулся, словом, обоим удобней помалкивать, а то и вовсе забыть.

Эрик приподнял бровь. Выходило, что нравы среди благородных не слишком отличаются от тех, за которые они одаренных считают распутными. Только благородные помалкивают о своих грехах, если распутничают, то тайком.

— Да, еще нужны заверения двух свидетелей, что преподобная мать это действительно написала, сама и без принуждения, — продолжал размышлять Гарди. — Или копия записи из церковной книги о рождении ребенка и два свидетеля, готовых подтвердить, что такой-то при жизни действительно блудил с такой-то, и по срокам ребенок выходит его…

— Свидетели свечку держали, что ли? — хмыкнул Эрик.

А ведь прав Гарди, ой как прав. Он сам в первый же день об этом Хауку сказал. Только тот твердил, будто у него бастардов нет, только вряд ли оно на самом деле так. Это женщина всегда знает, скольких родила, а мужчине остается только верить ей на слово. Те же оруженосцы вполне по возрасту подходят, оба. Хотя нет, у Стига родня известна. Впрочем, может, это из потомков Гарди кто захотел сытно есть и мягко спать…

— А неважно. Когда отец Разумника — да примет Творец его душу — сел на трон, он поклялся, за себя и за потомков, что на выморочные земли корона зариться не будет. Потому что его папаша, дед нынешнего короля, значит, обвинил несколько семей в измене, вырезал всех, а земли забрал. Это стоило ему короны и жизни, как и его законным сыновьям… А благородные, взбунтовавшись, посадили на престол ублюдка. Тогда еще мор прошел, многие законных детей лишились и начали признавать незаконных… Так говорят летописи, живых-то свидетелей не осталось.

Гарди переставил еще одну фигуру, посмотрел на получившееся — ни у одной стороны не осталось дозволенных правилами ходов — и рукавом смахнул фигуры на пол.

— Надо было вовремя кого-нибудь признать. Тогда сейчас или знал бы, кто так до денег жаден, что готов родную кровь к Творцу отправить, или ничего этого не было бы, потому что наследник — вот он, всем известен…

Так вот почему Хаук то и дело прикладывается к вину. Понять, что кто-то намерен отправить тебя к Творцу — само по себе не слишком приятно, но знать, что этот кто-то, возможно, твоя кровь…

А, может, и нет. Может, Фолки самострел брал вовсе не на перепелок. И тогда Гарди ничего не грозит: после гибели Хаука наследует жена, отправляется в монастырь, не вынеся горя, а любящий братец приглядывает за ее добром.

Сказать ли Гарди? Ему-то Фолки почти чужой. А если старик, взбеленившись, пойдет да и прикончит родственничка, а тот потом окажется ни в чем не виноват?

А вдруг Гарди нашептывает ему в уши, отводя подозрения от себя самого?