Нагие и мёртвые

 Солдаты пытались проявить участие к нему. То, что с ним случилось, внесло какое-то разнообразие в их монотонную жизнь на прокладке дороги. Они выражали ему молчаливое сочувствие; если он оказывался поблизости, говорили вполголоса. А кончалось тем, что, когда он садился рядом, они чувствовали себя просто-напросто не в своей тарелке и раздражались, потому что вынуждены были сдерживаться в выражениях. Одним словом, его присутствие стало вызывать у всех неловкость. Однажды ночью, стоя в карауле и размышляя о Галлахере, Ред почувствовал какие-то укоры совести. "Тяжело все это, но изменить ничего невозможно, - подумал он, всматриваясь в темноту. - Впрочем, что я-то пекусь, - пожал он плечами, - это дело Галлахера, а мне наплевать на все".

 Почта продолжала поступать почти ежедневно, и при этом случилась ужасная вещь: Галлахеру продолжали поступать письма от жены. Первое пришло через несколько дней после того, как отец Лири сообщил ему о ее смерти; оно было отправлено почти за месяц до этого события. Уилсон, получивший в этот вечер письма для всего взвода, начал размышлять: отдать или не отдавать письмо Галлахеру.

 - Оно ведь очень расстроит его, - сказал он Крофту.

 Крофт пожал плечами:

 - Трудно сказать. Может быть, наоборот. - Крофту было любопытно посмотреть, что произойдет. Уилсон решил отдать письмо Галлахеру.

 - Тут какое-то письмо для тебя, - сказал он как бы между прочим. Почувствовав замешательство, он отвернулся.

 Взглянув на конверт, Галлахер побелел как полотно.

 - Это не мне, - пробормотал он, - здесь какая-то ошибка.

 - Это тебе письмо, друг, - настаивал Уилсон, положив руку на плечо Галлахера, но тот стряхнул ее. - Что же мне, выбросить его? - не унимался Уилсон.

 Галлахер взглянул на дату на конверте и вздрогнул.

 - Нет, дай его мне, - решительно заявил он.

 Он отошел в сторону и вскрыл конверт. Слова показались ему неразборчивыми, и он не смог прочесть ни строчки.

Его охватила дрожь. "Святые Мария, Иосиф и Иисус", - пробормотал он едва слышно. Наконец он смог сосредоточиться на нескольких строчках, и их смысл проник в его сознание: "Я все беспокоюсь о тебе, Рой, тебя всегда все так раздражает, я молюсь за тебя каждую ночь. Я так люблю тебя и все время думаю о ребенке, только иногда мне не верится, что он родится так скоро. Доктор говорит, что осталось всего три недели". Галлахер сложил письмо и, ничего не видя вокруг, шагнул вперед.

 - О, Христос Спаситель! - сказал он громко. Его снова охватила дрожь.

 Галлахер не мог смириться со смертью Мэри. По ночам, стоя в карауле, он ловил себя на мысли о возвращении, представлял, как Мэри встретит его. Его охватывало глубокое отчаяние, он механически повторял: "Она умерла, она умерла", но сам все еще не верил в это. Он доводил себя до исступления.

 Теперь, когда письма от Мэри приходили через каждые несколько дней, ему начинало казаться, что она жива. Если кто-нибудь спрашивал его о жене, он отвечал, что она умерла, но сам всегда думай о ней как о живой. Когда пришло письмо, в котором она писала, что ожидает ребенка через десять дней, Галлахер начал отсчитывать дни от даты получения письма. Если она писала, что навестила свою мать накануне, он думал: "Это было вчера, примерно в то время, когда нам выдавали жратву". Многие месяцы он следил за ее жизнью только по письмам, и это стало слишком сильной привычкой, чтобы сразу перестать следовать ей. Он начинал чувствовать себя счастливым, ожидая ее писем, а вечером, ложась спать, думал о них.

 Однако через несколько дней наступила ужасающая развязка.

 Дата родов неумолимо приближалась, и в конце концов должно было прийти последнее письмо. Она должна будет умереть. Больше от нее ничего не придет. Больше она не сообщит ни слова. Галлахер то впадал в отчаяние, то отказывался верить в происшедшее; временами он был совершенно убежден, что она жива. Беседа с капелланом представлялась обрывком сна. Временами, когда писем от Мэри не было по нескольку дней, она становилась для него далекой, и он начинал сознавать, что больше никогда не увидит ее. Однако большей частью он суеверно ждал писем и верил, что она не умерла, но умрет, если он не придумает, как предотвратить это. Капеллан несколько раз спрашивал, не хочет ли Галлахер получить отпуск, но у него не хватало решимости даже подумать об этом. Отпуск заставил бы его признать то, во что он пе хотел верить.

 Больше не было той одержимости, с которой он работал первые дни, теперь он, наоборот, начал уклоняться от работы и подолгу бесцельно бродил вдоль дороги. Его несколько раз предупреждали, что он может попасть в засаду и какой-нибудь японец подстрелит его, но Галлахер не думал об этом. Однажды он прошел так до самого бивака, то есть около семи миль. Солдаты решили, что он сходит с ума.

 - У этого парня не все дома, - говорили о нем, и Крофт соглашался с этим.