Нагие и мёртвые

 - Найдите Хирна и пришлите его ко мне.

 Генерал с силой потер свою левую щеку, которая, казалось, утратила всякую чувствительность.

 Сотворить такое!

 Каммингса переполнял гнев. Он крепко стиснул зубы, сердце забилось учащенно, в кончиках пальцев бешено пульсировала кровь. Это было невыносимо. Подойдя к холодильнику, он налил стакан воды и выпил ее маленькими судорожными глотками. На мгновение где-то между приступами ярости, наплывавшей на него волнами, появилось другое чувство - странное сочетание отвращения и чего-то, похожего на страх, необъяснимого возбуждения и бессилия, даже покорности, как у молодой девушки, обнажающей свое тело перед толпой незнакомых мужчин. Но ярость тут же смела это чувство, заполнила все его существо настолько, что подавила все другое и заставила его трястись от невыносимого возмущения.

 Если бы в этот момент у него в руках оказалось какое-нибудь животное, он задушил бы его.

 Вместе с гневом Каммингс чувствовал страх, явный, хорошо сознаваемый; действие Хирна равноценно тому, как если бы на него поднял руку солдат. В глазах Каммингса этот поступок превратился в символ непокорности войск, их сопротивления его воле. Страх, который они испытывали перед ним, уважение, которым он пользовался, были осмысленными, основанными на признании его силы и власти, возможности наказать их, но этого было недостаточно. Не хватало страха другого рода - слепого, заставлявшего считать неповиновение ему святотатством. Окурок сигареты на полу был вызовом, отрицанием его власти, таким же, как нарушение долга Леннингом или атака японцев, и он, Каммингс, должен расправиться с этим немедленно и безжалостно. Если он будет колебаться, сопротивление ему станет расти.

Неповиновение нужно вырвать с корнем.

 - Вы вызывали меня, сэр? - спросил вошедший в палатку Хирн.

 Каммингс медленно повернулся и пристально посмотрел на него.

 - Да, садитесь. Мне надо поговорить с вами, - сказал он холодным и спокойным тоном.

 Теперь, когда Хирн находился перед ним, гнев генерала стал колким, язвительным, управляемым, придающим силы. Он неторопливо закурил сигарету и лениво выдохнул дым; его руки больше не дрожали.

 - Давно мы не говорили по душам, Роберт.

 - Так точно, сэр.

 - Кажется, с того вечера, когда играли в шахматы.

 Они оба хорошо помнили этот вечер. Каммингс с отвращением разглядывал Хирна. Сейчас Хирн воспринимался им как напоминание об одной ошибке, об одном потворстве своей слабости, которое он позволил себе раз в жизни. С тех пор генерал не выносил присутствия Хирна. "Моя жена не верна мне". При воспоминании об этом Каммингса всего перекосило от отвращения к себе за ту минутную слабость.

 И вот теперь Хирн сидел перед ним, развалившись на походном стуле; его большое тело вовсе не было так расслаблено, как казалось; надутые губы; холодные, следящие за его, Каммингса, взглядом глаза. Одно время Каммингс думал, что в Хирне что-то есть - великолепие, под стать его, Каммингса, великолепию, склонность властвовать, та особая жажда власти, которой он придавал большое значение. Но генерал ошибся. Хирн оказался пустым местом. И реакции у него совершенно элементарные. Весь он на поверхности. Сигарету он бросил и раздавил, несомненно, под влиянием момента.

 - Я собираюсь прочитать вам лекцию, Роберт.

 До этого момента Каммингс не имел представления, как поведет разговор. Он доверял своей интуиции. И вот решение найдено. Он придаст разговору интеллектуальную форму, незаметно втянет в него Хирна, так, чтобы тот не подозревал, к чему приведет этот сегодняшний разговор.

 Хирн закурил сигарету.

 - Слушаю, сэр. - Он продолжал держать спичку, и они оба посмотрели на нее. Прошла довольно ощутимая пауза, прежде чем Хирн наклонился и бросил спичку в пепельницу.

 - Вы в высшей степени аккуратны, - заметил Каммингс кислым тоном.

 Хирн поднял глаза, на какое-то мгновение встретился взглядом с Каммингсом, одновременно обдумывая ответ.

 - Воспитание, - ответил он сухо.

 - Знаете, мне кажется, есть много такого, что вы могли бы позаимствовать у своего отца.

 - Я не знал, что вы знакомы с ним, - сказал Хирн спокойно.

 - Я знаю людей такого типа. - Каммингс потянулся. А теперь другой вопрос, пока Хирн не подготовился к нему: - Задумывались ли вы когда-нибудь, почему мы ведем эту войну?

 - Вам нужен серьезный ответ, сэр?

 - Да.

 Хирн провел большими руками по бедрам.

 - Я не знаю... не уверен. Но полагаю, что, несмотря на некоторые противоречия, объективно наше дело - правое. То есть в Европе. Что касается здешнего театра, то, по-моему, это империалистическая игра в орла и решку. Либо мы испоганим Азию, либо Япония. Но я думаю, что наши методы будут менее крутыми.

 - Это вы сами придумали?

 - Я не претендую на исчерпывающий, правильный ответ. Его можно дать, пожалуй, только лет через сто. - Хирн пожал плечами. - Я удивлен, что вам интересно мое мнение, генерал. - Его взгляд снова стал ленивым, подчеркнуто безразличным. Хирн умел держаться. Этого у него не отнимешь.

 - Мне кажется, Роберт, вы могли бы ответить более развернуто.