Нагие и мёртвые

 "Мне неловко портить твое хорошее настроение, вызванное успехом отлично выполненной работы в Париже, но есть нечто такое, о чем я не могу умолчать. Тебе известно, что Маргарет была у меня в Вашингтоне последние две недели. Мягко выражаясь, она вела себя очень странно. У нее такая пресыщенность жизнью, которая никак не вяжется с ее возрастом. Признаюсь, мне трудно иногда бывает поверить, что она моя сестра. Мне жаль тебя, а то бы я попросил ее оставить мой дом. Жаль портить тебе твой своеобразный отпуск в Риме, но, если можно, подумай о возвращении. Повидайся с монсеньером Труффенио и передай мой привет".

 Его охватывает ненависть. Наверное, дает себя знать усталость.

 "Надеюсь, она не наделает шума", - чертыхаясь, думает он. В ту ночь ему снится страшный сон, он просыпается весь в поту. Впервые за год или два он думает об отце, вспоминает его смерть несколько лет назад, но понемногу волнение его затихает. После полуночи он по какому-то наитию встает с постели и выходит на улицу, долго бродит и наконец напивается допьяна в каком-то баре в темном переулке.

 Какой-то человек маленького роста похлопывает его по плечу.

 - Господин майор, пойдемте вместе домой.

 Он медленно плетется за итальянцем, почти не представляя себе, куда и зачем они идут В каком-то переулке маленький итальянец и его подручные набрасываются на него, выгребают все содержимое карманов, а самого оставляют на улице. Он просыпается от ярких лучей солнца в пропахшем отбросами переулке Рима. Ему удается добраться до гостиницы, не обратив на себя особого внимания. В номере он раздевается, принимает душ и до конца дня лежит в постели. У него такое чувство, будто его разрывают на части.

 - Должен признаться, ваше преосвященство, я долгие годы восхищаюсь политикой католической церкви. Ваше величие - в широте ваших идей.

 Кардинал склоняет голову.

 - Я рад предоставить вам аудиенцию, сын мой. Вы проделали большую работу. Я слышал о вашей деятельности против антихриста в Париже.

 - Я трудился для блага своей страны. (Каммингс нисколько не смущается произнося эти слова.)

 - Это благое дело.

 - Я знаю, ваше преосвященство... В последнее время я чувствую какое то беспокойство...

 - Возможно, вы готовитесь к важной перемене.

 - Так мне иногда кажется... Я всегда восхищаюсь политикой вашей церкви.

 Он идет через огромный двор Ватикана, долго смотрит на собор святого Петра. Служба, на которой он только что присутствовал, растрогала его.

 "Может быть, мне нужно переменить веру".

 На борту лайнера по пути домой он с удовольствием читает в газете, купленной на судне, что компания "Ливей кэмикл" начала переговоры с фирмой "Братья Саллевуазье".

 - Хорошо возвращаться домой. Надоели и любители лягушек, и итальяшки, - говорит ему один из офицеров миссии.

 - Да.

 - Эта Италия - отсталая страна, хотя говорят, что Муссолини сделал много для нее. И все же ничего не изменилось. Католические страны, видимо, всегда будут отсталыми.

 - Вероятно.

 Несколько минут его мысль работает четко. То, что произошло в переулке в Риме, - сигнал опасности, и он должен быть осторожен в будущем. Такое не должно повториться. "Скоро я буду полковником. Я не могу допустить, чтобы такое повторилось".

 Каммингс тяжело вздыхает:

 - Я многое узнал.

 - И я тоже.

 Каммингс смотрит на воду, потом медленно переводит взгляд вверх, к горизонту. Подполковник... полковник... бригадный генерал... генерал-майор... генерал-лейтенант... полный генерал?

 "Если скоро начнется война, все будет в порядке".

 А потом... Политика еще важнее. После войны...

 Но ему пока не следует определять своей политической позиции.

 В истории возможно столько крупных поворотов. Но главным путем к власти в Америке всегда будет антикоммунизм.

 "Нужно держать ухо востро", - решает Каммингс.

ХОР. Что такое рана, стоящая миллион долларов?

 Раннее утро. Уборная в кустах в конце лагеря. Брезента на крыше нет. У боковых стенок вкопаны шесты, на которых висит по рулону туалетной бумаги, прикрытой от дождя пустыми консервными банками.

 Галлахер. В такое паршивое утро хочется даже, чтобы тебя зацепила пуля.

 Уилсон. Беда в том, что нельзя знать заранее, куда она попадет.

 Стэнли. Если бы можно было, я в армии не задержался бы.

 Галлахер. Все равно. Нет на теле такого места, где бы рана, пусть даже стоящая миллион долларов, не принесла бы боль.

 Стэнли. Иногда мне кажется, что я согласился бы потерять ногу и на этом кончить.

 Уилсон. Если потеряешь ногу, беда будет в том, что когда пойдешь к какой-нибудь красотке и неожиданно появится ее муж, то как же сумеешь убежать? (Смех.)

 Мартинес. Тогда, может быть, лучше остаться без руки?

 Стэнли. Нет, это еще хуже. Я никогда на это не пошел бы. Кто же тебе даст работу, если ты без руки или, не приведи господи, без двух?

 Галлахер. Ха-ха! Тебя будет содержать правительство.

 Мартинес. Надо получить рану, но так, чтобы не умереть, - вот в чем вся загвоздка. Нужна только рана, а ведь тебя может и убить. Это как повезет.

 Стэнли. Вот именно. (Пауза.) Для такого, как Риджес, получить рану, стоящую миллион долларов, значило бы остаться без головы.

 (Смех.)