Нагие и мёртвые

 - Совершенно точно, держать в черном теле и обламывать. Всякий раз, когда рядовой видит, что офицер получает еще одну привилегию, он становится злее.

 - Я не согласен с этим. По-моему, они просто будут ненавидеть вас еще больше.

 - Правильно. Но зато они будут больше бояться нас. Дайте мне какого угодно солдата, пройдет некоторое время, и я сделаю так, чтобы он боялся меня. То, что вы называете несправедливостью в армии, я называю мерами дать понять солдату, что он занимает достаточно низкое положение. - Генерал пригладил волосы на виске. - Мне довелось побывать в одном американском тюремном лагере в Англии, который показался бы нам ужасным. В нем применяются жестокие методы, которые, несомненно, вызовут впоследствии острую критику, однако приходится согласиться, что они необходимы. В нашем собственном глубоком тылу есть особый пункт пополнений, в котором имела место попытка убить начальника пункта - полковника. Вы не можете понять этого, но я скажу вам, Роберт:  если вы хотите иметь хорошую армию, надо, чтобы каждый человек в ней занимал определенную ступень на лестнице страха. Солдаты в тюремных лагерях, дезертиры или солдаты на пунктах пополнений - это тихая заводь армии, в которой необходимо поддерживать более строгую дисциплину. Армия действует намного лучше, если вы боитесь человека, стоящего над вами, и относитесь презрительно и высокомерно к подчиненным.

 - На какой же ступеньке этой лестницы нахожусь я? - спросил Хирн.

 - Вы пока не находитесь ни на какой. Существуют такие вещи, как особые папские милости, - ответил генерал с улыбкой и закурил новую сигарету. Из палатки для отдыха офицеров донесся взрыв общего хохота.

 - Возьмите солдата, который сидит сейчас в пулеметном гнезде и слышит этот хохот, - сказал Хирн. - Мне кажется, настанет время, когда ему захочется повернуть пулемет в обратную сторону.

 - В конечном счете - да. И солдаты так и начнут поступать, когда армия будет на грани поражения. А до тех пор в них просто накапливается зло, и они сражаются от этого лучше. Они пока не могут повернуть пулеметы на нас, поэтому поворачивают их в сторону противника.

 - Но риск очень велик, - сказал Хирн. - Если мы проиграем войну, это приведет к революции. А если иметь в виду ваши интересы, мне кажется, было бы лучше проиграть войну в результате излишне хорошего отношения к солдатам и избежать таким образом революции.

 Каммингс рассмеялся.

 - Согласитесь, что вы говорите со слов вашего любимого либерального еженедельника. Вы просто валяете дурака, Роберт. Мы вовсе не собираемся проигрывать войну, а если и проиграем, то не думайте, что Гитлер позволит вам сделать революцию.

 - Тогда все, что вы утверждаете, сводится к тому, что вы и подобные вам не проигрывают войну ни тем, ни другим путем.

 - Вы и подобные вам, вы и подобные вам... - повторил генерал. - От этих слов попахивает марксизмом, не так ли? Заговор всемогущего капитализма... Откуда у вас это, Роберт?

 - Я интересовался марксизмом.

 - Сомневаюсь. Сомневаюсь, что вы действительно интересовались им. - Генерал медленно, как бы обдумывая свои мысли, протянул руку к пепельнице и придавил окурок. - Вы не знаете истории, если считаете современную войну великой революцией. Эта война - просто огромная концентрация мощи.

 - Я не мыслитель, и не очень хорошо знаю историю, - сказал Хирн, пожав плечами. - Я просто считаю, что, если солдаты ненавидят тебя, приятного в этом мало.

 - Еще раз повторяю, Роберт, это не имеет никакого значения, если они боятся вас. Подумайте как следует и вспомните, как много в истории человечества было ненависти, а революций ведь было удивительно мало. - Генерал медленно провел кончиками пальцев по подбородку, как будто прислушивался к звуку цепляющейся за ногти щетины. - Вы даже и русскую революцию представляете себе как какой-то прогресс. Машинная техника нашего века требует консолидации, а это невозможно, если не будет страха, потому что большинство людей должно быть рабами машины, а это ведь не такое дело, на которое они пойдут с радостью.

 Хирн снова пожал плечами. Дискуссия приняла такую же форму, какую она неизменно принимала раньше. Рудиментарные, неосязаемые аргументы казались Хирну важными, а генералу идеи Хирна представлялись не более чем сантиментами, фальшивыми сантиментами, о чем Каммингс говорил ему много раз. Тем не менее Хирн продолжал.

 - Существуют и другие вещи, - тихо заметил он. - Я не понимаю, как вы можете не считаться с тем, что постоянно происходит, и с преобразованием определенных нравственных идей.

 Генерал слегка улыбнулся.

 - Уверяю вас, Роберт, политика связана с историей не больше, чем моральные кодексы с потребностями любого отдельно взятого человека.

 Эпиграммы и эпиграммы. Хирн почувствовал какое-то отвращение.

 - Генерал, к тому времени, к сороковым годам, когда вы добьетесь чего-нибудь после этой войны, создавая новую, еще более мощную консолидацию, американцы будут жить в такой же тревоге, в какой европейцы жили в тридцатые годы, когда знали, что следующая война покончит с ними.