Намаскар: здравствуй и прощай (заметки путевые о приключениях и мыслях, в Индии случившихся)

Живности в Ауровиле много. В комнате нашей жильцами бессменными ползают ящерицы; кричат они громко, резко – в споре об угодьях своих комариных; не ждёшь крика подобного от созданий столь малых. По деревьям хамелеоны промышляют, порой с веток падают – бухают о землю, словно фрукт переспелый. Сейчас под балконом нашим трещит кто-то – уныло, сбивчиво.

Готовлюсь спать.

Вспоминаю старика, сегодня повстречавшегося нам в саду. Белокожий, бородатый, худой – до ровного счёта рёбер. Говорил он, что гуру настоящий должен умереть, но даже в смерти присутствовать незримо подле учеников своих. «Гуру – это ствол баньяна. Знаете такое дерево? – спрашивал старик; не дождавшись ответа, продолжал: – Это дерево осо́бенное. Дерево-роща! Да… Вырастает стволом тонким; погубить его может любой. Крепнет с годами, толстеет. Ветви его ширятся. От веток книзу корни опускаются. Вытягиваются до земли, в землю впиваются; крепнут, толстеют – сами стволом становятся. Так гуру жизнь ученикам даёт. Начинаются они не собственными корнями, но ветвями его – то есть учением. С годами вокруг ствола центрального много появляется стволов-отростков. В толщине своей они не слабее учителя. Десятилетия оканчиваются, века; и вот уж – роща устроилась, от одного деревца начатая, венами едиными оплетённая. И жизнь прекрасна в роще этой: птицы поют, отдыхают волки, лисы; речки шелестят, листья. А ствол-то главный ко времени тому отмирает – не найти его среди прочих стволов; никто теперь не скажет, от кого радость вся началась. Баньян таков. И жизнь гуру такова. Должен он для учеников своих умереть однажды, в забвении пропасть, но духом своим присутствовать рядом – ведь знают все, что был когда-то ствол центральный; сейчас утерян, не помнят имени его, образа, но знают, что был он когда-то… – помолчав, старик добавил: – Такое вот это дерево».

Диковинный старик.

10.08. Махабалипурам

(Штат Тамил-Наду. Прибрежный храм был смыт в 2004 году, впоследствии восстановлен.)

Махабалипурам начался для нас в половине одиннадцатого, когда мы вышли из такси.

Комната отыскалась подле океана (сейчас, вечером, пишу я под грохот его волн). 400 рублей – мягкая цена для такого положения и чистых простыней.

Небо залито серостью; невидимое в нём солнце слепит. Океан бесцветен, лишь слабой зеленью подёрнут.

Домики по улочкам стоят маленькие, пёстрые. Пахнет сырой рыбой; запах этот ветром разбавлен и потому приятен. Рыбаки сидят на пороге – сети правят. По берегу песчаному лодки лежат. Дома некоторые до того близко выставлены к океану, что лестница их куцей стала от подмытых нижних ступеней. Улицы – бетонные; перед дверью каждой мелом составлены знаки защитные. Под изгородью отдыхают коровы белые с рогами большими, а по головам их вороны стучат – выклёвывают себе что-то с коровьих ушей, век, рогов. Коровы не противятся, даже помогают – лучшим положением голову укладывают. Только жмурятся, глаза от клювов охраняя.

Махабалипураму в центре древность каменная устроена – парк широкий из валунов громадных (иные в землю упрятаны, другие лежат в свободе и, кажется, при настойчивых толчках скатиться могут прочь). В скалах храмы тысячелетние выдолблены; по кайме барельефы высечены многолюдные. Проспекты естественные – на поверхности высоких глыб, и гулять здесь можно весь день: лазать, карабкаться, ползти – чтобы возвышение каждое оседлать, в капища все попасть, статуи всякие потрогать.

Смешение религий, династий; и многим строениям век указан седьмой, но ветхости за ними не чувствуется – оформлены они гладко, свежо, подобно Ганешам и Шивам на рынке (в трёхстах метрах отсюда). Даже тропа, некогда для туристов уложенная, видится по раздраенности своей древнее всех храмов.

На площадках, спусках гладких (в века далёкие океаном излизанных) козы шагают и взглядом глупейшими натурами себя показывают. Одни блеют, прыгают, другие ложатся возле пещерок-святилищ, возле человеком выдолбленных бассейнов, вид обретают отрешённости полной.

С верхних глыб (ещё лучше – с маяка) виден Махабалипурам весь, в подробностях. Дома, дороги, пляж, пруд, лотосами заросший, за ним – храм белый; речки, каналы; деревья, в перелески собранные. По одну сторону пейзаж прерван холмами, по другую – океаном. И стрекозы тут летают всюду – в плотности такой, что, руками махнув, ударить можно ненароком сразу три или четыре стрекозы.

Музыка от дороги слышится громкая. Песням этим (должно быть, о любви придуманным) вторят молодые девушки и парни, спрятавшиеся по кустам, пещеркам и даже под глыбами наклонными. Вынужден записать неожиданность индийской романтики. К одной из парочек я спустился ненароком – в поисках краткого пути к очередному святилищу. Жались индийцы друг к другу, улыбались, были приятны в лице, одежде. Разговор их нежным звучал, но сопровождением ему были звуки, потребные лишь в туалете… Не вредили они романтике. К этому упомяну, что в пещерах древних пахнет отнюдь не камнем.