Намаскар: здравствуй и прощай (заметки путевые о приключениях и мыслях, в Индии случившихся)

В прогулке мы окончательно признали Индию. Прохожие просили Олю о совместных фотографиях. Появились навязчиво-приветливые люди, дружбу с нами организовать старавшиеся, чтобы затем предложить в продажу сувениры, календарики, ручки. Наконец, отыскался нам преследователь. Индиец в костюме коричневом, с бинди, тимлаком красным. Задумал он ходить нам вслед, поглядывать к нам от поворотов, деревьев. Как и прежде, наивность в этом была особенная – неужто думал он, что незаметен? Так или иначе, часом позже чудак пропал – не объяснив своего интереса.

В каменных нишах на ковре сидели предсказатели судьбы. Будущее они узнавали от попугая (содержали его в клетке). Попугай этот, едва клетка открывалась, выпрыгивал на ковёр; переваливаясь с боку на бок, шёл к коробке – в неё были тесно уложены распушенные по краям карты. Одну из карт он по воле непредсказуемой выдёргивал, бросал хозяину и тем предрекал судьбу клиента. Хозяин толковал выпавшие знаки, а попугай возвращался в клетку – за вознаграждением (кусочком чего-то серого, твёрдого, но, кажется, вполне съедобного).

«Здравствуйте! Первый раз в Индии? Вам здесь нравится? Хорошее место… Я сам студент, – мужчина лет пятидесяти; одет гладко, но дёшево, ветхо. – Здесь можно многое рассказать об истории. Вот мяч Шивы! Посмотрите, какой…» «Нам не нужен гид». – «Что вы! Я же говорю, что… студент, учусь». – «Мы вам не дадим денег». – «Зачем вы так? Разве я похож на попрошайку? Я только хочу поговорить с вами. Ведь вам наверняка любопытно было бы узнать историю этого места… Впервые в Индии, да? Какие красивые храмы. А вот посмотрите на сувениры – я их сам делаю». Достаёт из-за пазухи коробку, открывает; мы не смотрим. Следует за нами, говорит что-то. Наконец я останавливаюсь. Пальцем указываю в сторону и говорю: «Иди». На этом всё заканчивается. Единственный способ отвязать от себя торгаша.

К вечеру спустились мы до берега, где храм – скромный, коровами каменными обставленный. Была тут древность подлинная. Скульптуры на стенах измыты океаном до неузнаваемости. Был храм никудышно мал в сравнении с известными храмами Индии, но оказался одним из наиболее знатных, потому как сочтён тут наидревнейшим среди каменных храмов. Представить можно, как Шива, гигант гористый, забавлялся на берегу, песком играя; подобно ребёнку, замки песочные поднимающему, поднял он святилище это – чу́дное и назначенное океаном к разрушению.

Сегодня учинил я две глупости. Первой футболка была, купленная на Цейлоне, – от сборной команды шри-ланкийской по крикету. Не предугадал я соперничество её твёрдое с командой индийской; весь день в кварталах разных разговоры о себе слышал, насмешки. Хуже было вечером на пляже, когда вражескими цветами заинтересовались индийцы молодые – шестеро, в подпитии очевидном, с глазами красными. Долго они шли за нами, разговоры предлагали, смеялись. Страха от близости этих худых, болезненных ребят не было, но, помня Агру, я не давал им приблизиться к Оле – вёл её перед собой.

Пляж в Махабалипураме – широкий, далёкий, песком серым укрытый. В туманности предсумеречной, при замусоренности, при облезлых каруселях, палатках торговых, в близости от порта (из тумана, вдали проступающего трубами и кранами) чудилось место это предапокалиптическим – не могу вспомнить лучшего слова для восприятия своего. Людей немного, меньше сотни.

Каким был берег этот, когда Нарасимхаварман заложил храм Прибрежный? Какие мысли сплетали индийцы, в те века здесь прогуливаясь? Изменилось ли сознание человеческое, если книги, в эпоху ту записанные, во многом исчерпывают размышления современные? Всякий раз печаль моя в оттенках оказывается выраженной предками моими – ясно, коротко, исчерпывающе (тем же Экклезиастом); выразить её лучше не смог бы я. Шагнуть нужно от грусти истинной к радости истинной. Если радость моя в осознанности состоит, если осознанность в письме определена, то шаг такой – в написании произведения светлого.

Так думал я, в молчании шагая по пляжу, глядя на людей, в одежде купающихся. Были тут и девушки в парандже полной – ни глаз, ни рук, ни ног не видно. Наибольшую откровенность позволяли мужчины – плавали они (точнее, под волнами барахтались) в майках и шортах. Один только ребёнок тельце показывал. Странностям таким мы уже не удивляемся, как и тому, что сегодня три часа пришлось ходить с бутылкой пустой из-под воды – урн нигде не случалось.

Вторую глупость я придумал, когда возвратились мы от темноты в свою комнату. Захотелось молока горячего, и греть его решил кипятильником… Молоко желтеть начало, заподозрил я неловкость – поднял кипятильник, и такой дым горелости пошёл, что вокруг непроглядным всё стало. Долго ещё, после кашля, мы проветривали комнату и глупости моей смеялись.

Затем была близость.