Жар в низине губительный. Пески, камни. Но город зеленью обставлен – искусственно здесь проращённой; под солнцем грубым вены каналов оросительных протянуты, и прервать один из них означало бы сгубить чей-то двор, сад – они вскоре иссохли бы, песком серым укрылись. Зелень городская по периметру деревьями, кустами, заборами каменными обтянута, за ними – безжизненность коричневая.
Скалы (из тех, что покрепче, что урочищем стоя́т над песками) облеплены монастырями, храмами. Вида они тибетского, и не забыть, что Ладакх Тибетом малым называют.
Много в Лехе иностранцев; город устроен туристическим. Нет здесь центра явного, но таковым счесть можно главный базар. От вывесок цветастых, от ресторанов, от сувениров ушли мы на окраины; Лех увидели другой – собранный из улочек тесных, путаных, из переходов тёмных, под крышу убранных (идти нужно согнувшись; лишь фонарём из мрака обозначить получается двери узкие, наполовину в землю опущенные), из стен обваленных, из тупиков, где ступа белая ютится, из тропинок, которые порой уложены по крышам домов (в провалы увидеть можно, как шитьём заняты женщины), из каналов водных, улочки сопровождающих и озвучивающих, из собак лохматых; из запахов благовоний, влаги, побелки. Туристов здесь мы не встретили.
В 11:30 мы уже сидели на велосипедах. Катились вниз – из города.
Алкоголь в палатках торговых выставлен; реклама социальная, пьянству противоборствующая, по камням, заборам нарисована. Предположили мы запои для местных людей; подтверждение нашли вечером – пьяных встретив, запах алкоголя значимый услышав.
Катились мы в лёгкости, пусть солнце ярким было, сухим, настойчивым. Чувствовали, как раскаляется кожа, оставленная непокрытой, однако не потели, не задыхались.
Зрачки наши узкими оставались.
Облака, по горам протянутые, контрастными были чрезмерно – такие в мультиках рисуют: неестественные, неправдоподобные. Низкие, куском ваты, недвижные и белые до ослепления.
Всё здесь буддизму отдано. Мы проезжали ступы старые, порушенные, но краской белой выкрашенные и потому ветхость с новизной объединяющие. Видели монахов шафрановых.
Ехать без тени трудным оказалось. Солнце морило, утомляло. Отступали мы к каналам, воду трогали, но отдыха долгого не искали.
В пустыне этой удивлением был аквапарк малый – для детей поставленный, но в бездействии заболотившийся. Ограда крепкая, за ней – квадрат тесный с озерцом зелёным; топчаны, игрушки надувные и лодки цветные, по озерцу осевшие.
Оля была в тёмных очках. Хотела протереть стёкла от разводов; дышала на стёкла, но дыхания не было. Пришлось тереть посуху.
Дома и заборы в Ладакхе из камня построены, из кирпича серого, будто из пыли слепленного, под буханку нашу оформленного.
Оле трудность была от красноты календарной, но к монастырю Тикси приехали мы быстро, благо путь чаще по спуску лежал.
Тикси зовом трубным встретил нас (так для службы монахов созывали). Велосипеды мы укрепили на цепь возле одной из ступ, после чего по лестницам узким к монастырю отправились. Устроен он диковинно. Ракушками корабль старый обрастает – изменяется облик его от лощёности человеческой до бугристости морской; здесь же обратное случилось: скалу крепкую от вида природного дома́ буддийские изменили. Оброс уступ каждый, откос и склон – от подножия до вершины – зданиями разнообразными. Нет им красоты в отдельности – хижины простые, в белое выкрашенные, при храме главном (таком же неказистом) поставленные. Однако видом общим показывают они красоту оригинальную. И ступени по скале выбиты. И стены над пропастью стоят. И проходы тесные проведены – как улочки лехские. Мы лазали здесь в удовольствие неограниченное.
Чем жили тут в века иные, когда для озеленения края этого техники не было и дорогу облагородить не умели? Кто, при каких мыслях строил монастырь Тикси, какими видел предместья Леха с вершины этой? Не представляю, для чего оставались здесь люди, почему не уходили в поисках лучших земель. Теперь, при взгляде живом на Ладакх, дивился я словам книжным о его процветании в годы древние. Шёлковый путь. Не понимаю силу людей, путь такой устроивших (в горах, в снегу, в пустыне) и всё к одному стремившихся – к прибыли…
К храму вершинному поднявшись, разглядывали мы гольцы пятитысячные, снежники далёкие, камни серые, а среди них – оазис города: зелень, участками огороженная, парники, кусты, деревья, каналы. За оазисом, вдали, вздымалась, вскручивалась буря пыльная; клубы песка гигантские до вершин горных кувыркались – медленно, почти величаво.
В храме мы попали на службу; слушали её от стены. Нашему присутствию не противились. Мы вошли бесшумно, и первым наблюдением было то, как распределяют пожертвования сельчан – каждому монаху (вне расчёта от возраста, пусть бы молод он был до мальчишества) ровной суммой в 300 или 350 рублей выкладывалось на столик с пришёптыванием таинственным. Всё это – под мантры грудные, пуджари начинаемые и всеми монотонно повторяемые.