Намек. Архивный шифр

— Я сразу решился копнуть более глубинный пласт. То, о чём никто из живущих не расскажет. Я не раскрою подлинных тайн, поскольку вся история является плодом моего собственного воображения. И всё же я словно бы чувствую, что моя фантазия зиждется на некой неведомой, но очень близкой истине…

Снова Бродову стало не по себе.

— Давайте так. Пока я не прочитаю вашу заветную главу и мы не поговорим, не надо больше ни с кем обсуждать ваш роман и давать читать. Хорошо? Я боюсь, что вы делаете политическую ошибку, и её не стоит обнародовать. Это серьёзно. Вы, несомненно, политически грамотный человек. Но вы слишком погружены в тему, не замечаете.

— Я согласен. Оставляю за вами право первой ночи в отношении рукописи. Вы прочтёте и убедитесь, что ошибаетесь!.. Знаете, если уж совсем начистоту, то писать про масонов просто интересно. Как приеду в Москву, планирую в архив отправиться. Наберу новых материалов, — сказал Саша мечтательно. — Придётся поклянчить у директора.

Удачно, что Кенич сам решил раскрыть источники сведений о масонском зодчестве, которыми пользовался! Николая это крайне интересовало, но он всё медлил прямо спросить, как будто вопрос мог выдать его с головой. Дело в том, что он заранее принял решение молчать о собственном юношеском увлечении масонами. Тема была для него слишком личной. Всё равно что обсуждать с малознакомым человеком свою первую любовь.

— Вы, возможно, знаете такого? Директор Московского государственного исторического архива.

Саша назвал совершенно незнакомую фамилию, и Бродов отрицательно мотнул головой. Он и об архиве этом услыхал впервые. Всё меняется стремительно: архивы объединяют, разделяют, переименовывают, переподчиняют — не уследишь, когда занят уже совершенно другими делами.

— Очень милый человек и очень живо вовлечён в свою работу. Показывал мне материалы и приговаривал: «Посмотрите, какой интересный документ! Обратите внимание на эту фразу, ведь это важно!» Каждое дело знает как свои пять пальцев.

— Каждое дело директору знать невозможно, поверьте старому архивисту, — заметил Николай. — Дошлый вы народ, журналисты! Сам директор архива лично ему материалы показывает! — добавил он удивлённо.

— Мне ведь заказали очерк, и договорённость с архивом была, — беспечно пояснил Кенич. — Краеведение крайне популярно. Вы, должно быть, слышали?

Николай кивнул:

— Массовое научно-культурное движение. Полезное дело… Очевидно, директора очень уж заинтересовала масонская тема, раз он не перепоручил своим сотрудникам вами заняться.

— Вероятно. Трудно не увлечься, согласитесь! Он очень тонко разобрался в документах, которые дал мне для ознакомления. Например, я сам не обратил бы внимания на фразу из одного письма, где употребляется выражение «истинные вольные каменщики». Подсказал, что «истинные» тут, очевидно, совсем не случайное слово…

Бродов про себя улыбнулся. Кто не знает, что масоны — «вольные каменщики», а следовательно, слово «истинные» указывает на особый статус ложи или её членов — хотя бы в их собственных глазах. Сказать это вслух Николай не собрался. Он ещё мог бы добавить подлинных деталей и подробностей к выдуманной писателем истории. И как же хотелось заговорить! Однако он следовал принятому решению.

— Какие документы вы держали в руках? — поинтересовался Бродов.

Подборка документов была весьма пёстрой, можно сказать, случайной. Очевидно, журналисту предоставили всё, что сумели откопать. Тут были отчёты реставраторов о ремонте Сухаревой башни, и целая подшивка тщательно скопированных и комментированых планов Москвы, начиная с пятнадцатого века, и, главное, несколько писем членов некой масонской ложи, называвших себя «истинными вольными каменщиками». Письма относились к началу двадцатых годов прошлого столетия — до восстания декабристов. Корреспонденты обсуждали житейские события, делились новостями. В частности, упоминалось — без указания адреса — и строительство здания, предназначенного для собраний членов ложи.

Остальные сведения о масонстве Кенич собирал с бору по сосенке из открытых источников весьма сомнительной достоверности: газетных статей да публикаций в популярных дореволюционных журналах времён моды на всё таинственное и необычное. Да! Ещё, конечно же, «Война и мир».

Стоит ли задать Саше прямой вопрос, знаком ли он с трудами комиссии «Старая Москва»? По логике, должен быть знаком, поскольку она сейчас — флагман московского краеведения. Но не похоже. Если же не знаком, то…

Николай не успел додумать, а мысль Кенича тем временем изменила направление:

— Вот вы считаете, что не стоит никому показывать, и я обещал вам, не стану показывать, пока не узнаю вашего мнения. Но, представляете, мне, когда пишу, всё чудится, будто кто-то читает текст у меня прямо из-под руки!

На этих последних Сашиных словах у Бродова руки и спина покрылись гусиной кожей.

— Это, по-моему, от нетерпения поделиться с кем-то, — продолжал журналист. — И ещё я ужасно тороплюсь сам узнать, как же будет развиваться дело и чем оно кончится!

— Вас не отговорить. Что с вами поделаешь? Пишите, раз душа просит.