Наполеон Бонапарт

Положительно, при таком характера и с такими наклонностями невозможно жить, гений его слишком велик и слишком зловреден; и в нем он тем зловреднее, чем крупнее. Пока он царствует, война будет непрерывной. Сколько бы ни старались его сократить и ограничить, оттеснить в пределы старой Франции, его все равно не смогут удержать никакие преграды, не свяжут никакие условия и договоры. Мир, заключенный с ним, будет всегда только перемирием; он неизменно будет им пользоваться только, чтобы оправиться, а оправившись, начнет опять сначала ¹), так как он, по существу, не способен уживаться в общества. В этом отношении мнение о нем Европы определилось решительно и непоколебимо.

Чтобы понять, насколько это убеждение было глубоко и единодушно, довольно остановиться на следующем факте: 7 марта в Вене разносится слух, что он бежал с острова Эльбы, но еще неизвестно, где высадится. Около 8 ч. утра Меттерних ²) докладывает это известие австрийскому императору, который говорит ему: «Немедленно отправляйтесь к русскому императору и к королю прусскому и скажите им, что я готов двинуть свои войска обратно во Францию». В четверть девятого Меттерних уже у царя, а в половине девятого — у короля прусского; оба они, не задумываясь, отвечают тем же. «В девять часов, — говорит Меттерних, — я вернулся. В десять часов адъютанты скакали уже по всем направлениям, чтобы остановить движение всех корпусов. Вот каким образом, в течение менее, чем одного часа, была объявлена война».

VI.

Бывали и другие правители, проводившие свою жизнь в насилиях над людьми. Но их поступки оправдывались благою целью,

__________

¹) Correspondance (Письмо к королю Иосифу, 18 февраля 1814): «Если бы мне пришлось подписать договор, по которому Франция водворялась бы в свои прежние границы, я бы через два года взялся за оружие

». — Marmont, V, 133 (1813): «В последний период своего царствования Наполеон предпочел бы все потерять, но не уступил бы ни пяди».

²) M. de Metternich, II, 205.

живым делом и национальным интересом, который они имели в виду. То, что они называли общественным благом, не было простой игрой воображения, фантастичным призраком, или химерической мечтой, созданной их личными страстями, честолюбием, или заносчивостью. Кроме самих себя и своих фантастических мечтаний, они интересовались еще и вопросами высшего порядка, такими реальными и жизненными, как состояние государства, обширного социального организма, живущего в постоянной смене взаимно отверженных поколений. Если они иной раз и проливали кровь людей своего поколения, то совершалось это всегда во имя поколений грядущих, в предупреждение гражданских войн или иноземного владычества ¹). Чаще всего они действовали, как искусные хирурги, если не из чистого благожелательства, то хоть следуя династическим побуждениям и семейным традициям. Переходя из рода в род, их дело не могло не создать известной профессиональной добросовестности; первым и последним жизненным вопросом было для них здоровье и благо их пациента. Вот почему они избегали всяких бессмысленно опасных операций, слишком кровавых и рискованных. Изредка не удавалось разве устоять перед искушением порисоваться своими познаниями, перед желанием поразить и ослепить публику совершенством и остротою своих новейших хирургических инструментов. Они всегда чувствовали, что на их ответственности лежит другая жизнь, более длительная и важная, чем их собственная жизнь; они смотрели вперед, насколько хватало зрения, дальше своего века, и заботились о том, чтобы государство после них могло бы обойтись и без них, чтобы оно оставалось неприкосновенным и независимыми почитаемым и мощным, невзирая на все превратности европейской неурядицы и на неустойчивость исторического будущего.

Вот что при старом порядке называлось государственным разумом. Целых восемь столетий соблюдение его считалось обязательным для всех государей; после временных отступлений и при неизбежных падениях он все-таки неизменно сохранял свое преобладающее значение. Разумеется,

_________

¹) Слова Ришелье на смертном одре: «Вот мой судия. — сказал он указывая на Святые Дары, — судия, который скоро произнесет мой приговор. Я прошу его осудить меня, если в деле моем я руководился чем-нибудь иным, кроме блага религии и государства».

99