Наполеоновские войны

Предвидим возражения в том, что Наполеон кроме всего прочего считал себя великим законодателем и что мир, которого он теперь добился, давал ему возможность беспрепятственно осуществлять свои честолюбивые замыслы в этом направлении. Первый консул как бы демонстративно предпочитал гражданскую одежду генеральскому мундиру и проводил большую часть времени погруженным в вопросы сугубо гражданские. Можно найти многочисленные высказывания, относящиеся к этому периоду, свидетельствующие, что его планы носили исключительно мирный характер, например, сразу же после подписания Амьенского договора, он признался одному из государственных советников, что намеревается «увеличить объём мирных общественных работ»

[44]. Но это был ловкий ход. Тогда же Наполеон высказал сомнение в том, что Франция «достаточно успокоена, чтобы обойтись без дальнейших побед»

, и заметил, что «в нашем положении я рассматриваю мир как временную уступку»

[45]. В Наполеоне как бы слились воедино законодатель и воин, а чтение классиков античности внушило первому консулу твёрдую уверенность в том, что самые выдающиеся деятели древности отличались и в гражданской и в военной областях, например спартанец Ликург. Поэтому, сколько бы Наполеон ни убеждал, что всерьёз принимает заверения других держав жить с ним в мире, невозможно поверить, что он мог долго придерживаться соглашения, которого добивался, или что длительный мир и его цели в самом деле совместимы между собой.

Что же это были за цели? Любой ответ на вопрос, понятное дело, должен начинаться с того, что во-первых у Наполеона никогда не было чёткого плана действия (многие из последующих аннексий, совершенно очевидно, являлись следствием обстоятельств), и что, во-вторых, он был прежде всего оппортунист, готовый отказаться от общих принципов политики, если они приходили в столкновение с потребностями момента. Хотя и можно как-то определить общие цели, самая главная из них сводится к взгляду Наполеона на самого себя как на нового Карла Великого, верховного правителя, в вассальной зависимости от которого находились бы все европейские монархи. Франция к тому времени действительно стала бы «великой нацией», сильно расширившись территориально и пользуясь политическим и культурным господством, которое укреплялось бы поддержкой государств-сателлитов, связанных с Францией общими принципами права и правления. Поскольку эти принципы по существу совпадали с идеями французской революции, можно быть уверенным в том, что в этой программе прослеживается политический радикализм первых лет правления Наполеона, обусловленный его пресловутой ненавистью к выродившимся монархиям Бурбонов. Тем не менее выпады такого рода были не столько орудием имперской политики, сколько одной из её целей[46]

, так как в Неаполе и Испании Бурбонов оставили бы в покое при других обстоятельствах. Во всяком случае этот экспансионизм странным образом переплетается с распределением ролей в семье Наполеона. Как её глава de facto, корсиканец Наполеон склонялся к тому, чтобы обеспечить личные интересы своих многочисленных братьев и сестёр, точно так же как государственный деятель Наполеон был заинтересован в использовании их для осуществления своих целей, в данном случае для укрепления империи, её статуса в глазах других европейских монархов и привлечения на службу старого дворянства. Французский властелин так и не смог забыть, что он прежде всего парвеню, привнося, таким образом, во внешнюю политику некую неустроенность, присущую начальному этапу его жизни. Что касается других европейских держав, то они могли либо принять новое распределение ролей, в случае чего им, разумеется, пришлось бы согласиться с постоянно приниженным положением, единственным условием всеобщего мира, к которому, как доказывают его апологеты, Наполеон стремился, либо столкнуться с войной. Компромисс был невозможен: убеждённый в превосходстве своих армий, непобедимости генералитета и приоритетности своих интересов, он даже не допускал мысли, что не сможет добиться желаемого, и уж само собой не намерен был расшаркиваться перед всяким, кто посмел бы «обидеться» на него, рассматривая любого союзника только как средство достижения цели, а любое соглашение о мире как оскорбительный выпад.

Итак, длительный перерыв в войне в соседстве с Наполеоном был скорее всего невозможен. Что же касается Амьенского мира, первый консул определённо ничего не делал для его сохранения: каждый его ход вызывал обоснованное беспокойство в Лондоне. Как позднее признавал Талейран:

«Едва лишь был заключен Амьенский мир, как умеренность начала покидать Бонапарта: этот мирный договор ещё не вошёл в силу, а он уже стал разбрасывать зёрна новых войн…»[47]