Напрасные совершенства и другие виньетки

Тут все нелепо и все великолепно. И мгновенность реакции – в духе сказочной формулы: “Встань передо мной, как лист перед травой!”, внезапного вытаскивания кролика из шляпы фокусника и английского риторического оборота: As we speak… “Пока мы [здесь об этом] говорим [все именно так и совершается]”. И загадка предварительного надевания презерватива (без эхэкции? благодаря постоянной эхэкции?) с последующим длительным сидением в нем. И уморительная невероятность вожделения к единственному наличному партнеру – уродливой старой карлице… Причем все это прямо здесь и сейчас, в реальном времени, у нас на глазах, – а впрочем, кто знает, ничего такого нам не показывают, одни слова, слова, слова… И держится все на полнейшей эротической непрезентабельности докторши.

Закончить хочется на счастливой ноте. У кого на шоу Сибилл Шеперд сделала свое сенсационное заявление, я не установил, но точно, что не у Гроудина. Вообще, она его сначала недолюбливала – была недовольна работой с ним на съемках фильма “The Heartbreak Kid ” (1972). И лишь через какое-то время однажды все-таки согласилась ему отдаться. Есть фото, где они вместе, уже порядком постаревшие, но все еще ничего.

Столик № 31

Это было в декабре 2009 года, и даже можно точно сказать, какого числа – оно однозначно вытекает из обстоятельств, которыми все закончилось.

Той осенью у меня был саббатикал, и я довольно надолго приехал в Москву, в частности, чтобы отметить выход сразу двух своих книг, “Новая и новейшая русская поэзия” и “Осторожно, треножник!”. Вторая из них помечена 2010 годом, но это всего лишь маленькая издательская хитрость. В декабре обе книжки были налицо, и я, с заботливой помощью Моники Спивак, устроил их презентацию в доме-музее Пушкина/Андрея Белого на Арбате.

Народу, в основном коллег, собралось прилично, человек, может, сто. Был Дима Быков, а в пику ему и вообще всей чистой публике я пригласил и Тамару Катаеву – она пришла, но поприсутствовала инкогнито и на фуршет не осталась. Пришел и любимый мной, ныне покойный Марк Фрейдкин, а вести вечер я попросил Витю Живова, теперь тоже, увы, покойного.

С Марком Фрейдкиным на моей презентации (декабрь 2009 года). Фото А. Павловского

Витя был в полном блеске. Он явился в каком-то папахоподобном парике и держался стилизованным тамадой. По поводу моих ахматоборческих статей сказал что-то в том смысле, что мы, джигиты, нэ лубим, кагда жэнщину а-скорбляют, а начал вообще с того, что поздравил меня с выходом целых двух книг, между которыми почти – в этом месте он сделал выразительную паузу, и я так и подпрыгнул – нет пересечений.

– Как это “почти”?

– Ну как же, а вот… – он указал на две статьи, в одной из которых содержался, среди прочего, краткий конспект другой (как раз об Ахматовой). Мне оставалось только смиренно поблагодарить его за внимательное чтение.

Дискуссия была оживленная, а после торжественной части все спустились в подвал, где были накрыты столы, и веселье продолжилось в, что называется, неформальной обстановке. (Есть куча фотографий.)

Время шло, и с какого-то момента прелестная Оля Тимофеева, завотделом культуры “Новой газеты” и моя давняя знакомая, стала настойчиво требовать, чтобы я отпустил Быкова, у которого важное дело – отправиться на день рождения издателя газеты, олигарха Александра Лебедева, каковой празднуется как раз в этот день (то есть, согласно Википедии, 16 декабря). Я отвечал, что, конечно, отпускаю, но Быков не уходил, гнать же его мне было бы странно, Оля продолжала настаивать, говоря, что я, в сущности, гублю газету, последний островок свободы в российских СМИ, я призывал Быкова внять голосу гражданской совести, он говорил, да-да, вот сейчас все договорим, доедим и допьем и тогда поедем, кстати, не хотите ли и вы (то есть я) поехать, и кто бы еще – Марк, а?..

Длилось это долго, все допить и доесть так и не удалось, но в конце концов помещение надо было очищать, Быков поймал машину и повез Марка и меня, основательно уже набравшегося, на банкет к Лебедеву. Куда мы приехали, совершенно не помню, но осталось впечатление огромного, темного, то ли недостроенного, то ли полуразрушенного, то ли, чем не шутит современная архитектура, нарочно полуоткрытого ветрам и лишь наскоро завешенного каким-то брезентом (стоял все-таки декабрь) конструктивистского проекта.

Мы вошли в зал, и он потряс гигантскими размерами, теплом, блеском ламп, шумом говора, звоном посуды, звуками музыки. И правда, играл симфонический оркестр, а потом отыграл, куда-то отъехал, а с другой стороны выехал джазовый и заиграл свое. Все это можно было видеть и слышать впрямую, а можно и на двух огромных экранах, обрамлявших зал какой-то странной, возможно, треугольной формы.