Напрасные совершенства и другие виньетки

Нас посадили за заранее отведенный столик, под номером 31 (уж не знаю, вчитывать ли в это намек на лимоновскую Стратегию-31), за которым в результате собралась пестрая компания интеллектуалов – Дмитрий Быков, Дмитрий Муратов, Юрий Рост, Марк Фрейдкин и аз грешный. Шота пили, шота ели, Шота Руставели, как говорится в грузинской пословице старых времен. Еда была отменная, а разговора как-то не получалось. Я знакомлюсь с трудом, было поздно, Муратов и Рост, как и я, видимо, уже устали. Быков перемежал поглощение пищи с чтением одновременно двух книг, которые держал раскрытыми на соответственно расставленных ладонях, а Марк откровенно скучал, выражал недовольство резавшей его утонченное музыкальное ухо фальшью в настройке какого-то из инструментов и просился домой, но Быков не отпускал, требовал дождаться десерта и обещал познакомить с Лебедевым.

Я же отнюдь не скучал, ибо на столь роскошном приеме был впервые и надеялся – как видим, справедливо – когда-нибудь описать этот незабываемый опыт. В какой-то момент, доев очередное блюдо, я решил пройтись по залу и посмотреть, как выразился бы Зощенко, чего там бывает. Столов, что видно хотя бы из порядкового номера нашего столика, было много, и за всеми ними сидели гости в черных костюмах, тройках и смокингах, обслуживаемые официантами тоже в черном и, как я вскоре убедился, оберегаемые многочисленной тайной охраной, опять-таки в черном. Когда мускулистый джентльмен в черном остановил меня и попросил предъявить приглашение, я сначала принял его за официанта, но когда в ответ на мои слова, что я гость Дмитрия Быкова, стол № 31, он предложил мне вот и вернуться к этому столу и за ним и находиться, я понял свою ошибку и тут же припомнил, в каком ведомстве в свое время работал Лебедев. Что осталось неясным, это полностью ли контролировалась ситуация его охранниками или зал был инфильтрован и четвертой группой бойцов невидимого фронта в черном.

Так или иначе, возвращенный железной рукой силовых структур за столик № 31, я тоже стал тяготиться и робко присоединил свой голос к фрейдкинскому. Но Дима, видимо, твердо решил дождаться десерта. К тому же Лебедев как раз начал обходить столики один за другим, постепенно приближаясь к нашему, Быков спросил меня, не хочу ли я познакомиться с именинником, я сказал, конечно, встал, Дима представил меня ему в качестве американского профессора-литературоведа, я поздравил его с пятидесятилетием, все шло вроде бы гладко, как вдруг Лебедев, проявив внимание к моей специальности, спросил:

– Ведь правда, наш Быков гениальный писатель?

К этому я был не готов. Я замялся, осекся, собрался с силами и начал издалека:

– М-м. Давайте так. Допустим, э-э, так. Пусть, скажем, гениальным был Толстой. Тогда…

Но Лебедев быстро потерял ко мне интерес и двинулся к следующему столику. Я сконфуженно сел, не зная, как глядеть Диме в глаза.

Дальнейшее помню в полном тумане. Кажется, я еще выпил, мы съели десерт, неусыпный Дима взял машину и развез нас по домам. Мне казалось, что в машине я что-то умное говорил в свое оправдание, но возможно, я только прокручивал это в голове.

Проснулся я на следующий день рано, с трудом дождался девяти утра, когда решился позвонить Диме с извинениями.

– Дима, надеюсь, я вас не разбудил?

– Нет, я в лицее, в классе, у меня урок.

– Дима, я вчера предал свободу слова, “Новую”, а главное, вас. Я предал вас, как Пастернак Мандельштама Сталину. Простите, если можете. Я был усталый, пьяный, я не сообразил…

– Ничего страшного, все всё понимают. Все прекрасно, Алик. У меня урок…

– Ну, тогда объясните своим ученикам, какой я гениальный.

…У них там, в частности у Быкова, все гениальные. Однажды у него на радиопередаче, то ли вместе со мной, то ли передо мной, была совсем молодая писательница, лет 20, но уже автор многих романов и поэм (некоторые я потом нарочно почитал). Естественно, гениальная. Так что на ее фоне отказать Быкову в гениальности был полный афронт. Но что поделаешь, если адекватное словоупотребление является чуть ли не единственным твоим профессиональным достоинством?!

Из истории звукозаписи

Задолго до изобретения соответствующей аппаратуры возможность сохранения и воспроизведения такой, казалось бы, мимолетной сущности, как звук, волновала воображение.

Всем, особенно русским читателям, знакомо вот это место из “Приключений барона Мюнхгаузена” Бюргера – Распе: