Напрасные совершенства и другие виньетки

Тут недавно в связи с участием в одном полумеждународном мероприятии мне причитались деньги. Причитались, но как-то все не выдавались. По ходу этого дела я общался – то лично, то по электронной почте, то по телефону – с соответствующими должностными лицами. Среди них помимо далекой и недосягаемой спонсорши выделялись две релевантные фигуры – координатор и бухгалтер, тоже дамы.

Nomina sunt odiosa,[57] поэтому их опустим.

Координатор держалась вальяжно, с претензией на светскость, но и с самого начала ничего толком не координировала, а в дальнейшем на почту практически не отвечала и постепенно из кругооборота вообще выпала. Бухгалтер же изображала деловитость, писала и звонила, но от выплаты уклонялась, объясняя, что как бухгалтер она ничего не решает, выполняет волю вышестоящих инстанций и только следит за правильным оформлением бумаг.

Впрочем, однажды, в ответ на очередное напоминание, она немного расчувствовалась, сбросила маску бухгалтерской невозмутимости и с некоторым надрывом, ощущавшимся даже в электронном письме, спросила, не ожидаю ли я, что она заплатит мне из своих?! Я, разумеется, заверил ее, что о таком и не помышляю, а лишь пытаюсь уточнить, когда же поступят спонсорские. Другой раз она удивила меня своей, как бы это сказать, непрофессиональной откровенностью, когда стала объяснять задержку выплаты внезапным ростом курса евро, на который российские спонсоры, видимо, не рассчитывали и в результате оказались на мели.

Дело тянулось, тянулось, а потом вдруг взяло и разрешилось ко всеобщему удовлетворению. Бухгалтер самолично приехала ко мне, чтобы вручить деньги. Разговорившись по этому приятному поводу с ней о том о сем, я задал ей какой-то посторонний финансовый вопрос – дескать, что она скажет как бухгалтер? И тут она, тоже, видимо, приведенная мирным исходом конфликта в расслабленное состояние, призналась:

– А я не бухгалтер.

– Как это не бухгалтер? Вы же все время пишете: “Я как бухгалтер…”

– Да нет, я не бухгалтер. Я племянница… (прозвучало, в родительном падеже, имя-отчество главной спонсорши). Я ей говорю: “Я же не бухгалтер”. А она говорит: “Чего там? Берись! Заодно прокатишься в…” (прозвучал, в винительном падеже, неотразимый европейский топоним).

На этом наши контакты закончились. А разгадку лингвистического парадокса – бухгалтер или не бухгалтер

? – дала Лада. Она сказала:

– Ты просто не расслышал запятую. Там была запятая.

– Какая запятая?

– Та, которая перед как в значении “в качестве” не ставится, а в значении “подобно” – ставится.

Поставленная вовремя запятая действительно ставит все на свои места. Ее, наверное, следует отнести и к координаторше, хотя степень ее родства со спонсоршей остается пока не выясненной.

Начать и кончить

Занявшись тем, что я назвал инфинитивной поэзией, и написав несколько статей по ее теории и истории (оказалось, что она вовсе не начинается с блоковского “Грешить бесстыдно, непробудно…”, а уходит на пару с лишним веков вглубь нашей литературной традиции и как минимум вдвое глубже в европейской), я вскоре с удивлением осознал, что наибольшее удовольствие получаю не столько от научного ее осмысления, сколько от коллекционирования – обнаружения каждого очередного ее образца, будь то русско – или иноязычного. И понял, что естественным плодом моих занятий были бы не научные статьи, а антология, пусть основательно аннотированная, но именно антология – академический продукт, наиболее близкий к коллекции.

Где публиковать такую антологию, не представлялось мне биномом Ньютона. Ясно, что в новой, зеленой, серии Библиотеки поэта, редакционная коллегия которой состояла почти сплошь из знакомых коллег.

Поэтому, оказавшись летом в Москве (думаю, что речь идет о 2003 годе), я немедленно поделился этой идеей с Андреем Зориным, которому ранее уже рассказывал о своем открытии. Зорин вроде бы поддержал идею, но выразил опасение, что ее не одобрит М. Л. Гаспаров, от которого, конечно, зависит многое.

– С Гаспаровым я поговорю, но вы-то не возражаете? (Тогда мы были еще на “вы”.)

– Нет.

Заручившись согласием Зорина, я приготовился говорить с Гаспаровым. На его поддержку я мог рассчитывать потому, что он был первым, кому я за несколько лет до этого радостно (звонком из Санта-Моники в Москву) доложил о возможности распространить близкую ему концепцию семантических ореолов с ритмики на поэтический синтаксис и встретил полное понимание. Действительно, услышав о проекте антологии и его одобрении Зориным, Гаспаров отнесся к нему положительно. Но он усомнился в его практической реализуемости.

– Шефнер будет против, – сказал он.

Насколько я знал, Вадим Шефнер незадолго до того умер, причем в крайне преклонном возрасте, да и при жизни к Библиотеке поэта отношения вроде бы не имел. Спорить с Михаилом Леоновичем о литературных фактах, датах и других числовых показателях было делом рискованным, но я все-таки осмелился.

– По-моему, Шефнер умер.

– Ах, извините, Кушнер, Александр Кушнер. Кушнер будет против.

– Кушнера я вскоре увижу в Петербурге. Могу я сказать ему, что вы за?