Напрасный труд

Они непринужденно переговаривались между собой, курили длинные сигареты, щелкая диковинно красивыми зажигалками, просматривали, передавая друг другу альбомы в разноцветных, под кожу, обложках с тисненными золотом иероглифами, и бесстрастно рассматривали русских, сидящих по другую сторону стола.

Потом оказалось, что в этих роскошных альбомах в хронологическом порядке с японской аккуратностью собраны фотокопии наших, с привычной безответственностью составленных, графиков завершения работ и поэтапной передачи цехов под монтаж оборудования. Эти графики мы по первому требованию быстренько разрабатывали и вручали японцам по мере срыва и безнадежного морального устаревания только что выданных.

То, что это было по меньшей мере легкомысленно и неосторожно, заметили несколько позже, уже в ходе совещания, когда с совершенно искренним, и одинаковым у всех русских участников изумлением, обнаруживали свои собственные подписи под графиками, которых никто из них не видел или, по крайней мере, не помнил. Некоторые при этом неизвестно в чей адрес даже укоризненно покачивали головой.

Нашу делегацию возглавлял заместитель начальника Главка Николай Иванович Шипунов, многоопытный строитель, худощавый седой человек предпенсионного возраста.

Старший из представителей японской фирмы на не очень хорошем, но понятном, русском языке вежливо упрекнул русских коллег за срыв всех графиков, а поэтому, по его словам, "наши специалисты находятся на свободе" и просил "отдать нашим инженерам работу". Японцы, конечно, понимали, в чем причина, и вопрос ставили неудобно просто и прямо: когда же, наконец, будет добавлен "квалифицированный персонал строителей".

Николай же Иванович никак не мог дать такого же простого и прямого ответа, да и задача у него была другая, отговориться от неприятеля, поскольку никаких резервов "квалифицированного персонала" не было и взяться им было не откуда. Поэтому и вел он себя как дипломат, от которого требуют открытия второго фронта.

Он долго комбинировал выражениями вроде "примем немедленные меры", "разработаем дополнительные мероприятия", "усилим темпы", "войдем в откорректированные графики". При этом он сдержанно и очень убедительно жестикулировал и делал хорошо поставленные движения благородной седой головой.

Старший японец внимательно слушал русскую речь Николая Ивановича, глядя ему в грудь и согласно кивая, затем, повернувшись на стуле, так же внимательно и тоже кивая головой, выслушал переводчика. Потом, откинувшись на спинку стула и затянувшись сигаретой, сказал на своем не очень хорошем русском:

– Согласно нашего предыдущего опыта Советская сторона много обещает. Работа же идет, частично, неравномерно, без графика. Нам хотелось бы узнать, – продолжал он, медленно и тщательно подбирая слова и затягиваясь сигаретой, – когда, все – же будет увеличен персонал строителей. -

Николай Иванович сердится на непонятливого японца, хочет его перебить, но, все – таки, сдерживается и заключает совсем уже как дипломат:

– Я очень сожалею, но мне нечего больше добавить. -

Егорову было стыдно за эту вполне уместную и вполне привычную для внутреннего пользования демагогию, и за свою беспомощность, ведь это и его тоже называли " советской стороной", и за жалкие дипломатические попытки седого Николая Ивановича сохранить лицо.

Единственно, что советской стороне, наверное, удалось вполне, это оставить противную высокую договаривающуюся строну в полном недоумении, что же действительно хотят эти русские и для чего они тратят такие огромные деньги, если, очень на то похоже, нормальное строительство завода не в их интересах.

Провожая вместе с Шипуновым японцев, Егоров не мог отказать себе в крохотном удовольствии отомстить им за правоту и некоторую надменность, вспомнив, как недавно такой же маленький и элегантный японец, один из шефов – монтажников, сорвавшись с конструкций, упал в глубокий железобетонный бункер и разбился бы насмерть, если бы по совершенно невероятной и счастливой случайности не попал прямо в грязевой приямок.

Японец был маленький и падал в положении сидя, а приямок был полон густой, как сметана, грязи. Попал он точно в центр, будто целился, только грязь выплеснулась. Потом его доставали оттуда, успевшего проститься с жизнью, перепуганного до потери речи, совершенно невредимого и покрытого с ног до головы жирной блестящей грязью. Егоров усмехнулся и, посмотрев на прораба, именно он, тоже страшно испуганный, доставал тогда японца из грязи, сразу вспомнил его фамилию – Бородкин.

Конечно, этот лозунг во весь корпус официально и в письменной форме объяснял японским партнерам все, что они еще не до конца поняли или в чем сомневались. Егорову этого, ну, никак не хотелось. Да Бог бы еще с ними, с японцами. Но был еще Крайком партии, который мог усмотреть в этом лозунге все, вплоть до измены Родине, конечно, со стороны руководителей стройки и никак со стороны "спецконтингента". Выводы были бы немедленны и суровы.