Напряжение сходится

Вскоре власть и деньги оказались в руках купцов — вовсе не благородных, лишенных Силы и герба, но достаточно наглых, чтобы этого вовсе не стесняться. Часть из них даже начали самостоятельно чеканить золотую и серебряную монету — сырье имелось на собственных производствах, штампы для монетных прессов запросто делали здешние умельцы, и полноводная река денег, которые не были учтены в казначейских записях, тихонечко менялась на службу одаренных наемников и артефакты — даже такие редкие, как блокираторы. Самое дело, чтобы бесследно пропасть недоброжелателям и завистникам, а то и особо честным столичным проверяющим, которые потом окажутся разорванными волками на пьяной охоте. Государь простит: всего-то дел — отправить ему на вагон серебра больше, заодно и попросить побольше кандальных, сославшись на естественную убыль…

Так что и эта усадьба вполне могла оказаться одной из тюрем оборотистых купцов, которые попросту не обнаружило следствие — когда особо наглые и дерзкие выходки новых хозяев мира задели кого-то из родовитых и вести об уральских бесчинствах все-таки были донесены до государя. Расследование, грянувшее, как снег на голову, махом разрушило все планы генерал-губернаторов на жаркие юга, до конца жизни сменив их природами Крайнего Севера. Купцов же повесили, обернув все их накопления в пользу казны, а богатейшие особняки выставив на продажу — содержать их императору было дорого и незачем.

Впрочем, даже в девятнадцатом веке министерство внутренних дел возглавляли князья Черниговские — так что могли утаить находку для себя, выкупив на имя верного человека. Вернее всего, и утаили.

— Я искал это место целенаправленно, — говорил о нем еще на первой остановке Пашка, склонившись над столом и тайком демонстрируя фото. — Еще давно, два года назад.

Он отчего-то решил отправиться вместе с нами — вроде как в доказательство того, что это не спланированная его старыми хозяевами ловушка. Будто мало его слова и клятв, или будто я считаю его бесчестным человеком, лишь залог жизни которого может служить гарантией. Странные вещи происходят у людей в головах, но иногда проще соглашаться, продолжая успокаивать и уверять, пока все-таки не проникнется пониманием того, что отношение мое к нему вовсе не изменилось. Я назвал его другом, и так будет до той поры, пока я сам не перестану так считать.

— Я все тюрьмы клана старался держать в уме и отслеживать, — чуть нервно поежился он. — Первый раз как попал, за грехи княжича Антона, так понял, что надо что-то делать.

Я вопросительно поднял бровь.

— Мне же даже бежать оттуда нельзя было, — пояснил Пашка. — Клановая тюрьма, клановое наказание. Надо мной — клятвы. А там скверно, Максим, очень скверно — даже если только на пару дней. Да и люди служат… сложные… Иногда казалось, что-нибудь поднимет их — и разорвут голыми руками, наплевав на ранги и титулы. От того и отношение — особенно к одаренным. В общем, я тамошних надзирателей потом находил и подкармливал. Деньги там, услуги какие… Я ж не заключенный был в тот момент, да еще и свой человек, клановый — потому брали… Объяснялся с ними, что не я это человека сбил, а вину чужую избываю… Иногда и вину-то ложную приписывали, когда я Антона доставал запретами, а он от меня желал отделаться на пару дней. В общем, когда попал еще раз — уже легче было. Нормальный плед вместо дерюги, матрац без клопов, еда полной порцией, сотовый опять же.

— А вот про это? — постучал я пальцем по фото, приближая разговор к цели.

— Так меня из тюрьмы в тюрьму стали перекидывать, — поежился друг. — Кто-то настучал о моем хорошем содержании, вот и бросали каждый раз в новую. Я тогда месяца три потратил, чтобы создать связи вообще во всех тюрьмах, куда бы ни отправили. А их у клана только в Москве и Подмосковье шесть — своих и ведомственных. Но про эту, — указал он на изображение усадьбы, — уже Антон обмолвился. Я ведь тюрем бояться перестал и его угроз тоже. Отсутствие страха — оно ж сильнее всего чувствуется, когда чужую волю ломаешь. Нет у меня страха — и ему давить больше нечем. Бесится, но слушается. Так он один раз, пьяным, начал угрожать, что до конца жизни зароет меня под Екатеринбургом и никто никогда не найдет. С утра он уже и не вспомнил. А я расследование провел.